Нагрудный знак «OST» (сборник) - стр. 14

Мы спустились ниже надземных этажей тюрьмы, и я понял, что камеры с окнами не для нас. Под самой нижней навесной лестницей, на дне колодца, переводчик щелкнул выключателем и привел нас к низенькой двери. Он открыл дверь, и я увидел за ней темноту.

– Принимайте новеньких! – весело крикнул он.

Из темноты сказали:

– Некуда.

– Давай, давай, – подтолкнул нас переводчик.

И я вошел вслед за Валькой. Темнота была не абсолютной – в камере горела очень слабая лампочка, просто тлел электрический волосок. Рядом со мной – потому что все здесь было рядом – стояла параша, похожая на термос, в котором в лагере носили баланду. С нар предупреждающе сказали:

– Камера на четверых, а лежат двенадцать.

– Некуда их! – сказал кто-то раздраженный. – Пусть стучат, пусть зовут переводчика!

Кто-то пожалел нас:

– Изобьют, и всё.

Но раздраженный сказал без всякой жалости:

– В тюрьму сами приходят!

Валька всхлипывал, и его в конце концов позвали. А мне сказали:

– Садись на парашу.

Не помню уж, сколько я простоял, пока на нарах не начали двигаться, шевелиться, и я втиснулся в эту груду пиджаков и пальто, от которых мне запахло чем-то родственным. Лежали на досках, под голову пристраивали шапку, кулак или предплечье. Как только я устроился, нас спросили – давно собирались:

– Закурить не пронесли?

Я показал сигарету, которую мне дал парикмахер, сказал, как ее получил.

– Может, проникотиненная вата?

На сигарету приподнялись все. Кто-то, к моему удивлению – всех ведь обыскивали! – протянул мне затлевший трут. Сигарета не сразу загорелась, потом вата вспыхнула, и легкие резануло. Я хотел выбросить, но у меня взяли ее из рук, и кто-то раскуривал ее и раскуривал: когда вата вспыхивала, дул на нее, а потом опять осторожно тянул – надеялся, что откуда-нибудь начнется никотин.

– Да брось ты ее, – сказали ему. – И так воздуха нет!

Только в лагере я увидел людей, вот так безумно тянущихся к табачному дыму, все время озабоченных поисками травы, окурков, навоза – бог знает чего, что можно завернуть в бумагу и курить.

Валька спросил:

– Бить будут?

И тот же раздраженный, к которому я не мог присмотреться в темноте, сказал:

– А ты куда пришел?

Иногда казалось, что уже ночь, но отбоя все не было и все так же бесконечно тлел электрический волосок. Уже переговорили все дневные разговоры, и каждый лежал со своим голодом, и конца этому не было. Но все-таки, когда этого совсем уже перестали ждать, электрический волосок потускнел, наступила темнота и кто-то с облегчением сказал:

– Отбой.

Ему ответили:

– Еще день прошел.

Опять двигались, теснились, разом поворачивались с боку на бок, а когда все замолчали, заговорили двое. Это были взрослые мужчины, и они ругали себя за то, что они здесь.