Наган и плаха - стр. 10

После встряски у Берздина откладывать дело зама в долгий ящик становилось смертельно опасным. Понимая всю исключительность ситуации, добирался губпрокурор Арёл из Саратова в тонущую губернию паровозом, пароходами и другими попутными средствами, мучился, не переставая, раздумывал, как поступить: ведь оказался он, как в народе говорят, – между молотом и наковальней.

С одной стороны, Странников – ответственный секретарь губкома, портить отношения с которым всё равно, что уподобиться беспечному тупице и совать голову в пасть льву. С другой – коварный крайпрокурор, хотя открыто и намекнувший на известную опасность наводить тень на Странникова, имевшего крепкие связи в столице, однако недвусмысленно пригрозивший скорой проверкой, ждать от которой хорошего было бы не меньшим безумием.

Так и не найдя выхода, но добравшись наконец поздним вечером в родные места, побрёл губпрокурор грязный и уставший прямо с дороги в прокуратуру, кивнул дежурному, открывшему двери, поднялся в кабинет на второй этаж, забросил в угол походный портфель и открыл сейф.

Семьёй он так и не обзавёлся, к баловству тоже склонности не имел, жил один, не держа и домохозяйки, поэтому нередко оставался ночевать здесь же, в маленьком кабинетике, засыпая на стульях или укладываясь прямо на полу перед рабочим столом, бросив под себя видавшую виды шинель. Неприхотливость в быту и одиночество в жизни – известное преимущество, чем губпрокурор дорожил. Берёг он в себе ещё одно качество, так и не заимев привычки запивать беды и неудачи спиртным, поэтому достал из сейфа наган, зло блеснувший вороненой сталью, положил перед собой на стол и не спеша закурил.

Не подводил его этот суровый товарищ ни в одной фронтовой передряге, много лет прошло с той военной поры, не подведёт и теперь, если вдруг понадобится. Так просто он, видавший и худшее боевой командир, не сдаст жизнь неправедному противнику, позорному судилищу и расправе предпочтёт бессловесную пулю…

Тут, за столом, и сморило губпрокурора, сложившего на руки измученную тревожными думами голову.

А утром, которое, известное дело, вечера мудренее, лишь начался рабочий день, вызвал Арёл к себе на серьёзный разговор следователя Джанерти, больше русского, нежели иностранца, хотя и с итальянской фамилией. Надёжней и способней сотрудника он не знал, его и выбрал довериться.

Джанерти не надо было в деталях всего расписывать, он схватывал на лету и понимал с полуслова. При имени зама чёрные проницательные глаза его, до этого безучастно тускневшие, вскинулись на губпрокурора и ярко сверкнули, однако лишь на мгновение, и спрятались под длинными, словно женскими, ресницами. Чертовским красавчиком, видно, слыл предок итальяшки, неизвестно за каким дьяволом ещё при царе Петре перекочевавший в Россию, думалось губпрокурору. Может быть, приспичило удирать от верного кинжала в спину или чаши с ядом?.. Ещё в давние гимназические годы, увлекаясь историей, прознал юный Арёл про порочную и скандально прославившуюся коварством династию Борджиа, отравивших едва не всю знать средневековой страны. С тех пор и считал итальянцев способными лишь на зловредные интриги и заговоры. Прав был или заблуждался, однако Джанерти до прокураты работал агентом в уголовном розыске, прославился как раз тонким чутьём и умением распутывать хитрые и тёмные делишки нэпманов, торговцев-миллионщиков, запускавших руки в карман молодого пролетарского государства, только-только неумело налаживавшего экономику. За профессиональные способности предшественник Арла губпрокурор Вронский переманил Джанерти в прокуратуру следователем и не ошибся. Личное дело итальянца, которое от корки до корки изучил дотошный Арёл, сев в освободившееся грозное кресло, пестрело благодарностями за умелое разоблачение махинаций всевозможных ловкачей и прохиндеев от мала до велика: известный рыбопромышленник Кошкин открывал галерею расстрелянных за крупные хищения, далее следовали торговые дельцы братья Соловьёвы, прозванные за особую наглость и размах Соловьями-разбойниками, тихушник ювелирторга Иосиф Крамер, забиравшийся в недра хранилищ ценностей и орудовавший безнаказанно несколько лет, и прочие, прочие, прочие… хищники поменьше, пытавшиеся поживиться пролетарским добром. Взяточников и взяткодателей Джанерти знал как свои пять пальцев, относился к ним с пониманием пастыря, стерегущего до поры до времени своих овечек, погрязших в грехе и без розовых надежд на скорое исправление, той же монетой платили ему и те: выйдя после отсидки, смущённо кланялись за версту и ныряли в ближайшую подворотню, стараясь больше не попадаться на глаза.