Надежда умирает последней - стр. 43
– Фантина, не лезь! – зажмурившись, воскликнула мать Мадлон.
Она прекрасно помнила, сколько стоит каждый волосок на рыжей голове её любимицы, и не имела желания портить отношения со старшей дочерью барона д’Олона. Сделав шаг в сторону, урсулинка снова уставилась на Анжелику и повторила свой вопрос.
– Где Сентон, я спрашиваю?
– Мне-то откуда знать? – пожала плечами девица.
– Да это же Вы сами уже сколько времени прячете её от нас! – смело вступилась за подругу Аделис. – А теперь ещё загадки загадываете.
– Молчи, Су! Я не с тобой разговариваю! – взвизгнула мать Мадлон, теряя терпение.
Мирча по-прежнему смотрела ей в глаза, плотно сжав тёмно-бордовые андалузские губки. Понимая, что биться с дочкой мещанина бесполезно, настоятельница перевела взор на Маргариту.
– Теперь отвечай ты, Бофор! Где Сентон?
– Насколько мне известно, она должна проводить дни и ночи в молитвах, готовясь к постригу, – ровным голосом отозвалась старшая воспитанница. – Но если бы это было так, то Вы не спрашивали бы нас, где наша подруга. Что случилось, матушка? Уж не хотите ли Вы сказать, что Ленитину унесли ангелы?
И Маргарита возвела глаза к небу. Зубы монахини сами собой заскрежетали. Сжав кулаки, она не произнесла более ни слова и покинула столовую, хлопнув дверью. Маргарита отправилась следом.
– Куда ты, Марго? – спросила Шалунья.
Обернувшись в дверях, Бофор пояснила:
– Хочу понять, почему Гаскония допрашивала только нас с Мирчей, не беря вас в расчёт.
И девица ушла из столовой. Анжелика первой опустилась на деревянную лавку. Аппетита, конечно, ни у кого уже не осталось, но и стоять посреди трапезной было как-то неловко.
– Она, конечно, знает, что мы с Ленитиной крепко сдружились, – тихо произнесла Прегийак. – Но сердце подсказывает мне, что пошла Марго следом за Гасконией не просто так… И Бог весть, что у неё на уме…
Постучав в дверь, Бофор попросила разрешения войти.
– Чего тебе ещё надо от меня, мучительница? – спросила аббатиса.
– Матушка, я пришла просить Вас об одной милости, – опускаясь на колени, смиренно произнесла пансионерка.
– О какой милости ты говоришь? – закатив глаза, запричитала мать Мадлон. – Неужели ты не понимаешь – я растоптана! Я пропала! Я потеряла ту, что обещала Храму Господню! Этот щенок, этот мальчишка! Это его рук дело, не иначе! Это он украл у меня новицию!
Мощные кулаки аббатисы снова сжались, но опустились на подлокотники её соломенного кресла без сил.
– Значит, на то была воля Божья, – спокойно произнесла воспитанница.
– Да что ты знаешь о Боге! – вздохнула монахиня и, опустив взгляд на девушку, спросила: – Долго ты собираешься стоять на коленях? Никаких милостей сегодня не будет. Вон поди.