Над Самарой звонят колокола - стр. 40
– Секите! – Срывая голос едва ли не на поросячий визг, Матвей Арапов топал сапогами, разбрызгивая черный навоз у порога. Он не обращал внимания на редкие холодные капли, которые с соломенной крыши скатывались на камзол: только что прошел проливной дождь.
Илья, закусив губы, еле сдерживал рвущийся из-под сердца стон: хозяйские холопы секли с усердием, кнут вспарывал обнаженную спину, оставляя кровавые рубцы. Когда потерял счет ударам, почти в беспамятстве закричал:
– Сволочи… Гады ползучие! Придет мой час! Всех дрекольем… Без пощады перебью, собаки бешеные! Бейте, бейте! Я вас еще не так… не так бить буду… А тебе, Матвейка, не жить боле на земле, запомни это – не жить боле… А-а-а! – захлебнулся хриплым криком. Сознание померкло, и он бессильно уронил голову, ткнувшись лицом в грубо вытесанную колоду…
Били его, беспамятного, нет ли – того Илья не знал. Очнулся во тьме, весь мокрый, на мокрой же соломе. Лежал на животе, не чувствуя собственного тела – будто невесомая душа отделилась уже от тяжкой плоти и витала невесть где: может, над грешной землей, неприкаянная, а может, и в чистилище, где белокрылые ангелы бранятся до хрипоты со смрадными чертями, все спорят, куда же определить его, Илью. В ад ли на новые муки, а может, в рай, памятуя его горемычную судьбину там, на кинутой земле…
Напряг ускользающее сознание, сквозь боль и звон в голове прислушался: никаких споров над ним, лишь за дощатой перегородкой фыркали араповские кони. Это за ними десять лет ходил он, ходил сердобольней матушки-кормилицы. Вот и доходился…
Сделал попытку подтянуть к лицу в стороны разведенные руки, чтобы подсунуть ладони под щеку – кололась жесткая солома, – но от боли в исполосованной спине едва вновь не потерял сознание…
В тяжком ли бреду, а может, в затуманенном болью сне Илья вновь увидел себя бредущим по каменистому нагорью далекого южного склона Алтайского Камня, к манящему у горизонта голубому озеру. Бредет, спотыкается, потом спит на холодных камнях, прижимаясь к голодному четырехногому другу Иргизу. Пес среди ночи вдруг вскакивает и молча, прыжками, исчезает из виду, потом поодаль слышится чей-то придавленный писк: пес нашел себе добычу, а Илейка поутру пьет пустой кипяток, сухарь ломает надвое, чтобы оставить и на ужин, а днем распаривает в кипятке последние уцелевшие горсти овса. Спроси у него кто-нибудь, сколько же дней бредет он к озеру, которое увидели они с покойным теперь отцом Киприаном, перейдя Алтайский Камень, он так и не смог бы ответить наверняка…
Подобрала его ватага лихих и отчаянных по смелости бугровщиков