Начало времени - стр. 8
У нас в хате светила пятилинейная лампа, в лавке Йоселя – двенадцатилинейная!.. А были, прямо-таки, роскошные лампы. Например, в поповском доме – светила лампа-молния, пузатая, как сама попадья Елизавета, вся из яркого голубого стекла с рельефными красными розами.
Лишь много лет спустя узнал я, что «линия» – старая русская мера длины, около двух миллиметров. После этого уже не трудно было догадаться, что линейность лампы зависит не от размера самой лампы, даже не от диаметра стеклянного колпака, как уверяли мать мою и отец, и учитель Марчук, а кто бы подумал – от ширины фитиля!..
Приковал мое внимание клочок газетной бумаги, которым отец заклеил стекло лампы. Стекло было не просто треснувшим, а уже с дырой от вывалившегося куска. Бумажная заплата сперва становилась палевой, затем коричневой, наконец, вся чернела и прогорала. На обуглившихся краях ее, как зарницы, вспыхивали золотистые искорки. Прогоревший клочок бумаги окольцовывался трепетной и все ширившейся красной, как кровь, ниточкой огня. Фитиль неистовствовал. Уже не лампа, на меня смотрел налитой пламенем зловещий глаз рока…
Хлебным мякишем отец сажает новую газетную заплату на стекло. Заплата опять прогорает – и все повторяется сначала. Хрупкость стекла, прогорающие заплаты… смутное, тягостное чувство непрочности бытия…
Стеклянный колпак лампы – мое первое понятие о драгоценных вещах. Это понятие для меня воплотилось в чистой линии профиля стекла, в его капризно-затейливой утонченности и хрупкости, а главное, в том, что «ни за какие деньги теперь не купишь стекла – ни в лавке Йоселя, ни даже в городе!»
Профиль стекла меня интересовал как-то особо. Через два десятилетия, занятый авиационной техникой, я снова встречу и опознаю этот профиль. На этот раз он будет гордо именоваться «трубкой Вентурри». Хотя служить он будет той же задаче: создавать своим сужением подсос воздуха…
Когда отца не было дома (он водил компанию с учителем Марчуком и с попом Герасимом, к которым ходил потолковать о политике, одалживаться книгой, наконец, в надежде на дармовой ужин), мы с мамой чувствовали себя кухаркиными детьми после отъезда бар.
Мы играли, смеялись, влюбленно жались друг к дружке. Помню, как швыряем на горячие угли в печь горстку моченой кукурузы, как зерна с треском «распукиваются» эдакими белыми цветочками. Иной раз «цветочек» громко выстреливается печью. Мы ищем его на земляном полу, под лавкой, под сундуком-скрыней, и это нас очень веселит. «Распуканная» кукуруза для меня была изысканным лакомством…
Затем мать сажала меня на колени, укрывала старой шалью и начинала рассказывать. Чаще всего это были любовные истории. Они кончались трагически. Невесты вешались, сходили с ума, травились беленой, спичками, уксусной эссенцией и даже высушенными пауками! Вероломные женихи уходили в солдаты и женились на богатых, на городских. Причинами таких роковых последствий, помимо мужского вероломства, были бесприданность, злая родительская воля и лукавые разлучницы.