На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний - стр. 24
В целом, свидетельство А.Н. Иоффе о Ф.Е. Каплан ценно двумя вещами. Во-первых, до этого в нашем распоряжении были только протоколы ее допросов после ее ареста 30 августа (большую часть из которых она не подписала, что уже всерьез заставляет задуматься о степени их достоверности/искаженности), а сейчас мы получили (да еще из достоверного источника!) прямые слова Фанни Каплан, касающиеся ее настроений и мотивов покушения на Ленина. Впрочем, строго говоря, это вообще единственное свидетельство, которое передает прямую речь Ф.Е. Каплан, рисует ее образ, и образ этот вовсе не юродивой неудачницы, а пассионарной революционерки, апеллирующей к старым традициям и ценностям «тираноборства». И, наверное, вовсе не случайно, что Иоффе, передавая эту пассионарность, пафос и категоричность Каплан, сам, безусловно, не разделяя ее террористических устремлений, даже не пытается объяснить ее поступки ненормальностью и юродивостью.
И, во-вторых, оно еще раз свидетельствует о том, что Ф.Е. Каплан в тот момент была вне партий и организаций анархистов и эсеров. Собственно говоря, по этим двум причинам «Известия» и не опубликовали его мемуарную зарисовку. Иоффе делает крайне важный для нас вывод, совпадающий с результатами наших предшествующих исследований: «При таких обстоятельствах, когда на наших, так сказать, глазах назревало единоличное решение Ройд-Каплан, на свой собственный риск, по своей личной инициативе, при заведомо для нее отрицательном отношении к этому со стороны правых эсеров и левых эсеров – для нас было полной неожиданностью прочитать через несколько дней, как в правительственном сообщении, так и в статьях «Известий» и «Правды», ссылки на партию правых с-р и на то, что стрелявшая – правая эсерка… Но тогда, по условиям нашего заключения, огласить эти подробности было невозможно»>11.
Мотивы написания этого письма А.Н. Иоффе в целом понятны. Правда есть вопрос и к Иоффе. Он объясняет, почему не мог написать об этом сразу после покушения, будучи под арестом, но он не объясняет, почему он не сделал это, оказавшись на свободе. Впрочем, можно предположить, что могло его толкнуть на этот шаг весной 1922 г., так как молчать для Иоффе об этом и дальше и во время процесса с.-р., где одно из ключевых обвинений построено как раз на фальсификации этого момента – безусловная потеря самоуважения, что очевидно, оказалось для него неприемлемым. К тому же в это время он уже находился в эмиграции, в Варшаве, и мог не бояться последствий. – Но, очевидно, среди мотивов присутствует, в том числе, и желание своего рода реабилитироваться в глазах бывших товарищей, а также внести свой посильный вклад в антибольшевистскую кампанию эсеров и меньшевиков, вокруг процесса с.-р.