На стороне ребенка - стр. 52

Положение безысходно; чистилища тоже больше нет, поскольку никого не посылают в ад; вот почему закрытые общества взрывоопасны. Те, кто не соглашается стать послушной копией, уже не могут вырваться на простор, и отовсюду изгнанные маргиналы предаются озлобленному ничегонеделанию. Именно поэтому люди сейчас в планетарном масштабе регрессируют в сторону мальтузианского[70] мышления. Следствие этого – ограничение рождаемости и усиленное сведение к норме тех, кому удается родиться и кто собирается родиться. От них всё настоятельнее требуют, чтобы они подчинились общему кодексу.

Когда-то существовала солидарность «касты». Это было, так сказать, единение собратьев по ремеслу, к какому бы классу они ни принадлежали. Так братались на войне рядовые и офицеры. В настоящее время эта потребность в единодушии сместилась. Люди обретают ее только в требованиях, сообща добиваясь права на удовлетворение общих потребностей и желаний. Таким образом, маргиналы остаются сегодня без поддержки: переводятся помогавшие им реализовывать либидо через музыку, живопись, путешествия, экспедиции меценаты – могущественные покровители артистов, изобретателей… И эта ощутимая потеря несомненно вредит культуре. Либидо, вовлеченное в творчество, в искусство, невозможно подчинить закону большинства, жаждущего не новизны, а стандарта… Стало быть, массе не дано поддержать творца, создающего нечто новое. Почему это делали меценаты? Вероятно, их либидо влекло их не только к защите собственных исключительных прав; они были скованы обстоятельствами, но тем не менее и им были не чужды занятие искусствами или страсть к путешествиям, и они платили людям, которые были способны делать это вместо них и от их имени, будучи не в состоянии зарабатывать себе на жизнь самостоятельно и пользоваться авторитетом без княжеского покровительства. Меценатство давало возможность реализовать стремление идентифицировать себя с художниками, по крайней мере, позволяло быть с ними рядом и иметь доступ в другой мир – мир духа. В большинстве же своем класс буржуазии желал причастности к этому миру лишь в силу обладания реальной властью. Богатые знали, что им нечего желать, кроме воображаемого. А простой люд, стремясь «причаститься», хотя бы через те крохи внимания, какие выпадали на его долю «сверху», прислуживая богачам, ощущал собственную значимость.

Иметь хорошего хозяина и быть хорошим слугой было делом профессиональной чести. Слуги гордились своей ливреей.

Несправедливо было бы утверждать, что такое положение было для всех унизительно и невыносимо: прежде всего, это зависело от хозяина, а также, разумеется, и от индивидуальных побуждений; некоторым людям это, в сущности, нравилось. К тому же, сменить можно было хозяина, но не сословную принадлежность. Слуги хотели гордиться своим господином, своим домом и входить в члены семьи.