На стороне подростка - стр. 22
Изображение подростка как одинокого существа, мечтателя, несчастного или гениально одаренного юноши – это романтическое видение. В Античности и в Средние века подросток (хотя само понятие еще и не введено) – это человек, часто жертвующий всем или сам принесенный в жертву. Ифигения в Тавриде, Святой Себастьян…
Это все мистические посвященные. Позже появятся и посвященные политические. Лоренцаччо будет с кем конкурировать вплоть до XX века.
Второе рождение
Итак, можно сказать, что мы рождаемся дважды: первый раз, чтобы существовать, второй – чтобы жить; первый раз мы обретаем себя в пространстве, второй – мы обретаем пол. Те, кто считает, что женщина – это несовершенный мужчина, по всей вероятности, совершают ошибку: это касается только внешнего облика. До возраста возмужания у детей нет видимых различий; лицо, фигура, кожа, голос – все одинаковое: и девочки и мальчики – все они просто дети; таким похожим существам достаточно одного и того же имени. Мальчики, которые не развиваются в своей мужской сути, сохраняют это качество на всю жизнь; они навсегда остаются взрослыми детьми, тогда как женщины, не теряя своей первоначальной сущности, всегда были женщинами, во всякое время своей жизни.
Но в большинстве своем мужчина сотворен не для того, чтобы всегда оставаться ребенком. Он покидает детство, когда предписано природой; и этот переломный момент, как бы он ни был краток, влечет за собой долгие последствия.
Так же как далекое завывание волн предшествует надвигающейся буре, этот бурный переворот заявляет о себе шепотом нарождающихся страстей; глухое брожение предупреждает о приближении опасности. Изменения в настроении, частые вспышки, длительное возбуждение духа охватывают ребенка, которого почти невозможно усмирить. Он глух к голосу, призывающему его к послушанию; это лев, охваченный лихорадкой; он не желает знать своего проводника, он больше не хочет, чтобы его направляли.
К душевным изменениям, которые ухудшают его настроение, прибавляются заметные изменения во внешнем его виде: физиономия взрослеет, и на ней появляется печать характера; редкий нежный пушок внизу щек темнеет и становится гуще. Голос ломается и часто пропадает: это не ребенок и не мужчина, и ему никак не попасть в тон которого-нибудь из этих двоих. Глаза, зеркало души, до той поры ничего не говорившие, обретают язык и выражение; зарождающееся пламя озаряет их, взгляд, еще полный святой невинности, оживляется, хотя в нем уже нет детского простодушия: он уже чувствует, что oни могут его выдать; он учится опускать их и краснеть; он чувствителен к тому, что ему приходится узнать; он охвачен беспокойством без видимой на то причины. Все это может длиться долго, и нужно дать ему время: но если его живость превращается в излишнее нетерпение, если его вспыльчивость сменяется гневом, если он каждую секунду то зол, то нежен и то и дело бросается в беспричинные слезы подле тех, кто становится для него опасен, если у него мурашки бегут по коже, а взгляд пламенеет, если он дрожит, когда женская рука накрывает его руку, если он смущается и робеет рядом с Ней, Улисс, о мудрый Улисс, берегись; бурдюки, которые ты так заботливо завязывал, открылись, задули ветры; не пропусти решающий момент, а то можно все потерять.