На сто первой версте - стр. 22
Про эту двухэтажную баню рядом с пожаркой тоже говорили всякое. Кирпичная труба кочегарки, словно башня древней крепости, пугала меня своей мощью и высотой. Труба эта, с закопченным верхом, угрожающе нависала над соседними кварталами, будучи гораздо выше скромненькой пожарной каланчи. И вот как-то пацаны полезли на эту самую трубу по железным скобкам, вбитым снаружи трубы, – хотели поглазеть на голых баб и девок, что мылись на втором этаже. Но скобки, вбитые аж при царе, держались слабо, и один мальчик, самый смелый, первым вскарабкавшийся на уровень окон женского отделения, сорвался с большой высоты. А внизу, у подножия трубы, как на грех, был битый кирпич. Переломался пацан очень сильно, стал инвалидом – на всю жизнь! А еще слыхал я, будто мальчик этот все-таки умер в больнице.
Еще говорили о жестокой драке в этой бане, которую устроили голые калеки, вернувшиеся с войны без рук без ног. Кажется, они тазики не поделили, и вот этими-то самыми тазиками оцинкованными принялись швыряться друг в друга. Кровь, говорят, так и плыла по полу вместе с мыльной водой.
Поджидая нашу очередь, я читал в предбаннике от скуки: «Комната материи ребенка»… Что это за материя ребенка? Я никого не спрашивал, но догадывался, что в этой комнате грудных детей закутывают в материю, пеленают. В очереди вдоль стен сидело много мужиков с костылями, одноногих и одноруких, они курили все как один, и оттого обширный предбанник всегда был наполнен сладковатым, приятным и волнующим чадом – не то что от бабушкиной печки! Бабушка часто закрывала заслонки раньше времени, чтоб сохранить побольше жару, после этого в избе противно пахло распаренной свеклой и болела голова. Мама называла печеную или пареную свеклу «красотой», а я ненавидел свеклу, ее запах был так похож на запах угара, и я хныкал, что не буду есть «красоту». Свекла и угар – вот два кошмара моего детства.
В бане мама и бабушка водили меня, как и Катю, в женское отделение, и потому я не видел голых обрубков вместо ног и рук. Наверное, ради этого меня и не пускали в мужское отделение вместе с папой.
Я знал, что мама работала в районной газете, а папа не работал, он – на пенсии, он инвалид войны, только с руками и ногами, не то что мужики в бане. Папа почти всегда был дома, рядом, он непрерывно столярничал и что-то придумывал новое по хозяйству: то сарай переоборудует под «дачу», куда потом водили гостей, то новую стенку сделает в доме, то новый туалет в огороде… То качели нам с Катей на переднем дворе соорудит: старая липа – одна стойка, вкопанное бревно – другая, труба-перекладина и выстроганные папой из досок палки-держалки, а между ними – жесткий брусок сиденья.