На Пришибских высотах алая роса - стр. 4
Что же касается национальной принадлежности девушек— смертниц, то следователи напоминали о ней циничными словесными плевками в лицо: «Падло хохляцкое! Комсомолка вшивая, с хохляцким гонором!»
Приблизительно также складывалась и судьба храброй зенитчицы Сони Кирилюк; и бывшей летчицы Ады Бальзамовой, и многих-многих других «штрафниц», которым немедленный расстрел по приговору трибунала был милостиво заменен гибелью у немецкой оборонительной линии «Вотан».
Читатели старшего поколения помнят, как в 60-70-х годах, теперь уже прошлого столетия, в литературу пришла целая плеяда писателей, таких как Виктор Некрасов, с его романом «В окопах Сталинграда»; Василь Быков, с циклом фронтовых повестей, Анатолий Иванов, Павло Загребельный, Виктор Астафьев, Валентин Распутин… – которые, порой преодолевая жесточайшую цензуру и политическую травлю в советской прессе, утверждали свое право на «окопную правду» войны, на истинно солдатское ее видение и понимание.
Так вот, можно смело утверждать, что романом «На Пришибских высотах алая роса» Лиана Мусатова присоединяется к этой когорте, талантливо и мужественно утверждаясь в собственном творческом праве на историческую правду своей военной прозы.
Богдан Сушинский,
Член Национального союза писателей Украины,
вице-президент Украинской ассоциации писателей;
член Международного союза писателей баталистов и маринистов.
Четная страница
2006 г.
Константин Первых-Табаченко осторожно очищал от земли останки погребенных. Это тот блиндаж, о котором рассказывала баба Клава. Еще девчонкой в далеком сорок третьем она помогала взрослым хоронить трупы погибших солдат. Их было так много, что не хватало траншей и воронок, и пришлось сносить в бывший немецкий блиндаж.
Всегда, когда рассказы жителей подтверждались находкой, военные археологи радовались – появлялись факты утереть нос скептикам и Фомам-неверующим, утверждающим, что местные жители все придумывают. Вот и сейчас, они радовались тому, что после долгих поисков, наконец-то обнаружили этот блиндаж.
Меж крошек земли, показалось что-то серое, похожее на металл. Костя еще осторожнее стал счищать землю, снимая слой за слоем, пока не освободил от земляного плена алюминиевую солдатскую ложку. И каково же было его удивление, когда он увидел на ней нацарапанное женское имя «Тася». Так звали его прабабушку. Дедушка вырос в детском доме. О своем отце ничего не знал, а о матери только то, что она воевала и погибла. И еще у него был угол пеленки, на котором химическим карандашом было выписано имя Тася. В день шестнадцатилетия, когда ему в детском доме торжественно вручали паспорт, директор протянула кусочек светлой материи и сказала: «Это оставила тебе мама на память о себе. Чтобы тебе ни говорили о ней, помни – она была достойным человеком, – и, помолчав, почти шепотом добавила, – просто оказалась не в том месте не в то время и не в тот час». Точно такая же с завитушками буква «Т», стояла и на ложке. Дедушка неоднократно показывал сыну и внуку эту драгоценную тряпочку, на которой рукой его матери была оставлена весточка о себе. Семейная реликвия лежала в особом футляре в ящике буфета, где хранились все важные документы. Теперь Костя передаст и ложку, и дедушка, наконец-то, узнает, где могила его матери.