На полях Гражданской… - стр. 12

Некоторое время мы еще жили неплохо, сытно питались, нас никто не трогал. Но я все реже уезжала в Воронеж, куда надвигался голод и где ощущался даже недостаток керосина. От его нехватки приходилось заниматься с лампадой. Лампада трещала, мигала и брызгала на тетрадь, навеивая нерадостные мысли. А уроки стали настолько редкими, что целыми днями приходилось слоняться по гимназии и бездельничать.

В дурном обличии появилось это слово большевизм. Цены на продукты росли. В городе не было дров, за хлебом стояли целыми сутками. Большевики отбирали дома, лошадей, рубили лес. У многих моих подружек арестовали отцов, а их семьи выгнали на улицу.

– Какой папа дальновидный! – вспомнила, как отец раздал имение.

Как ни странно, он был близок к большевикам: хлеб зарабатывал своим трудом. Но все равно к новым властям относился настороженно, его многое не привлекало в них.

Большую Дворянскую переименовали в Проспект Революции, Большую Московскую – в Плехановскую. Я не могла запомнить новые названия улиц и в свои посещения Воронежа их постоянно путала. У меня не укладывалось в голове, как можно бульвар, где громоздились дома богатых воронежцев, именовать Проспектом Революции, ведь революция с дворянами – обитателями улицы ничего общего не имела; Большую Московскую – Плехановской, где о Плеханове никто ничего не знал.

Вскоре Медвежье посетила радость: на крыльце дома появился Сережа. Он был в офицерской форме с вещевым мешком.

– Принимайте штабс-капитана Смоленского полка, – выдохнул с мороза.

Брат Алеша схватил вещмешок и стал в нем рыться.

Закричал:

– Наган! Наган!

– Дай сюда! – Я выхватила мешок и пистолет.

Извлекла из мешковины парадный мундир и стала примерять на себя:

– Чем не кадет Алмазова?

Мама не могла наглядеться на сына, в волосах которого пробилась первая седина:

– Цел и невредим.

Отец застыл в дверях, на его глазах навернулись слезы:

– Вернулся…

Сережа рассказал, как пошли братания, как стали выбирать командиров, как комиссары разваливали армию, как Смоленский полк почти в одиночку прикрывал отход войск, как он чудом добрался до дома: всюду ловили офицеров и в лучшем случае срывали с них погоны.

– А Вячеслав Митрофанович, – спросила я, – поехал в Павловск?

– Ты имеешь в виду его бывшую жену?

– Бывшую?

– Он к ней уже никогда не вернется. В Трещевке он.

Не прошло и дня, как мы с братом поскакали в Трещевку. Копыта стучали о мерзлый грунт, ветер хлестал в лицо. Все вокруг сковало мартовской наледью.

Когда въехали в ворота усадьбы, у меня перехватило дыхание: «Что я скажу? Зачем прискакала? И кто я? Сумасшедшая девчонка!»