Размер шрифта
-
+

На перекрестках судьбы, или Исповедь предателя - стр. 4

Николай Николаевич перевернулся на спину, кровать заскрипела под весом и попытался подняться. Не получилось с первого раза, и он знаком попросил Егора ему помочь. Парень вскочил и взял лежащего мужчину за руку потянул без усилия к себе. Поднявшись на ноги и немного постояв Николай Николаевич взял полотенце и мыло и пошел в туалет. «Тяжко ему бедному, сам живет, никто его не проведывает, от того и молчун. Я с ним второй раз лежу вместе, а так ни о чем и не поговорил ни разу» – поведал дед Толя.

В палату тихо постучались. «Во, моя интеллигенция прыйшла, казав ей не стучи ни у кобинэти в тебе» – проговорил Григорий Иванович и пошел открывать дверь» «Нет, пока не откроешь сама не войдет, она у него библиотекарь на шахте» – поведал дед Толя. Егор привык к суржику, там, где он жил половина, так говорили. Поселок Криворожье был, как и весь Великий Донбасс многонациональным. В 1890 году здесь французский капиталист открыл шахту и стал собирать народ. Вот так и получилось многонациональное общество. В палату вошла высокая женщина, довольно прилично одетая, красиво уложены черные, еще не тронутые сединой, волосы. Сразу видно, что разница в возрасте между супругами была приличной. «Здравствуйте товарищи», как на собрании произнесла дама, «Как здоровье? О у нас новенький и то же наш Криворожский. Вы Щербаков я хорошо знаю Ваших родителей особенно маму Тамару, она часто у нас бывает, и мы с ней когда-то в молодости начинали вместе работать в библиотеке», как будто пропела она. Да и парень ее узнал, он тоже часто с мамой ходил в шахтную библиотеку, там работала старенькая Феня Исаевна Токарева, которая и дала его маме путевку в жизнь. В библиотеке была печатная машинка, а мама могла печатать и ее часто просил парторг шахты напечатать тексты.

Звали жену Григория Ивановича – Ларисой Петровной. Она заботливо осмотрела ногу мужа, сложила принесенное в тумбочку, узнала, что произошло за сутки и немного пошептавшись с ним попрощалась и ушла. «Все посещения на сегодня должно быть закончились» прокомментировал дед Толик. Позвали на ужин. Николай Николаевич пошел занимать столик, а через несколько минут подтянулась и вся четвертая палата. На ужин была гречка с жаренной рыбой. Куски рыбы были большие и хорошо прожаренные, диетическим давали вареное мясо, которые тут же меняли на рыбу. Чай был горячим и не сильно сладким таким, как и надо, булочка и шайба 20 грамм сливочного масла. Егор не спеша поел все, встал, сказал спасибо и убрал со стола за всех тарелки и стаканы. В палате никого не было, все по-тихому курили на открытом балконе. Егор сел и прислонив к уху наушник, стал слушать музыку. В палату заглянула Оля с очаровательной улыбкой. Она сегодня дежурила. «Как тебе первый день?» спросила девушка. «Да все хорошо, вот только зачем чье-то место занимать? Я ведь не болен мог бы и походить каждый день». «Ух хитрый какой, так положено вот и отдыхай себе. Приходи вечером посидим в дурня перекинемся. Придешь?». «Хорошо» ответил парень. Девушка подарила ему ослепительную улыбку и убежала по своим делам. «Что, уже глазки тебе начала строить?» спросил вломившийся, как паровоз накуренный, дед Толик. «Смотри тут и женим тебя». Вошли и остальные мужчины, со скрипом расселись по своим кроватям и стали о чем-то своем тихонько переговариваться. Егор опять вздремнул, не разбирая постели, прислушиваясь к музыке с наушника. На улице уже потемнело и в палатах зажгли свет. В просвечивающееся окно с улицы постучала заблудившаяся горлица, потолклась по подоконнику и улетела по своим птичьим делам. Больные потянулись в туалет умываться и готовиться спать. Егор тоже встал и обнаружил, что его соседи собираются вечерять. Дед Толя сдвинул два табурета вместе, накрыл их белой тряпочкой, заранее принесенной его женой, на получившейся стол достал с тумбочки хлеб, сало, зеленый лук, баночку кильки в томате и несколько огурцов и помидоров. Его дружок Григорий Иванович, как по команде достал со своей тумбочки литровую банку с картошкой в масле, круг кровяной колбаски и бутылку домашнего кваса. Вилки и нож были заботливо протерты салфеткой, принесенной с комнаты приема пищи. Дед Толя выглянул в коридор, что-то пробурчал себе под нос только ему понятное и тихо сказал Григорию: «Доставай.» На импровизированном столе появилась пол литровая бутылка зеленого цвета с жидкостью заботливо закрытой большой бумажной пробкой из газеты и три граненых стакана. Григорий Иванович порезал колбаску, сало, помидоры и огурцы и открыл консервы. Затем подошел к кровати Николая Николаевича и негромко сказал: «Коля, вставай посидим немного я угощаю, ибо мне сегодня вроде бы как день рождения выпал». Николай Николаевич тяжело повернулся на своей кровати, поглядел на стол, затем на товарищей и тихо произнес: «Да я без подарка вроде, да и на стол мне предложить то вроде и нечего». Егор был просто сражен той порядочностью, которая исходила от этого не молодого уже джентльмена. «Да пустяки все, Коля, садись пожалуйста» – позвал уже дед Толя. Потом пригласили и Егора, но пить он отказался, так как не пил вообще, да и мысли у него были забиты приглашением от Оли. Но время еще было, и Егор присел на кровать к столу. Выпили дружно. Запах от самогона быстро разлетелся по палате «Ох тры гычкы» (в народе так называют свекольный самогон) – заметил дед Толя закусывая салом и намотанным на палец луком. Его высказывание переводилось как бурячиха. Григорий Иванович запил квасом и занюхал кусочком хлеба, а Николаевич взял кусочек кровяной. У Егора разгорелся аппетит и вроде бы наелся час назад, но вид такого стола только раззадорил парня. Он взял картошку с банки, огурчик и кусочек сала и все это с удовольствием скушал. Дед налил по второй и произнес тост за здравие друга. «Спасибо, Вам большое» – отозвался Григорий Иванович, «только день рождения у меня в марте, а сегодня меня могли убить в бою 38 лет назад в сентябре 42го в Ленинграде. Все видел, но такого арт обстрела вместе с авианалетом я не помню больше. Бомбы, снаряды и мины ложились так густо, что не видно было неба от пыли и смрада. Раненые кричали и звали на помощь, но нельзя было поднять головы не то, что встать. Мы заняли позицию под подбитым и сожженным немецким танком, потому и были немного в лучшем положении чем остальные. После обстрела всегда начиналась атака и я с моим вторым номером Нурбеком Саитгалиевым готовили наше ПТР к бою, а проще прятали его, чтобы не разбило. Обстрел шел уже второй час подряд, когда к нам под танк залетел шальной осколок. Меня сильно ударило по голове, и я потерял сознание. Не знаю сколько я лежал, но, когда очнулся меня тащила на себе мед сестра Лиза и мы были уже далеко от танка. Я спросил ее о своем товарище. Она сказала. что он без головы, а меня спасла моя каска, которая была разбита вдребезги. Вот такой был мой второй день рождения». Разлили по третьей, начинался интересный разговор, и Егор вдруг понял, что он не пойдет сегодня ни на какое свидание, потому, что прослушать такие откровения не всегда удается, ведь фронтовики не часто об этом говорили. Только все помнили и носили в себе…Николаевич взял вилку и уколол картошку, немного подсолил и отправил в рот: «Что, сильно жарко то было тогда в Ленинграде?» тихо спросил он. С выпитым Иванович не понял смысла вопроса и прямо ответил, что осень, как и сейчас, была больно жаркой. Чего-то наступила тишина, каждый думал о своем и лишь молодой человек заглядывал каждому в глаза, желая слушать и слушать такие разговоры…Дед Толя разлил последнее с этой бутылки, его оказалось мало и он, как фокусник в цирке, достал вторую только в прозрачной бутылке. Она была закрыта уже пробкой с пластмассы. Взяв бутылку в рот, он лихо открыл зубами пробку и прорекламировал: «Чистый как слеза нетронутой девки, только сахар и дрожжи.» В слове сахар у него четко был слышен мягкий знак и от этого сам напиток казался сладким. Долили по стаканам, но выпивать не спешили. «Ты куды служить то йдэшь?» спросил Иванович своим суржиком у Егора. «Кажуть до Афгану усих гребуть зараз.». «Не накаляй обстановку» вступился дед Толя, давай выпьем за все хорошее, а не за войну проклятую, которую мы с тобой на себе по 3 года испытали. Все трое выпили и как по команде начали дружно закусывать. «Тихо не торопитесь, еще почти целый пузырь, а Вы жрете, как слепые лошади» – остановил всех дед Толя. Он встал, открыл форточку окна и смачно закурил Беломор. К нему присоединился и Иванович. Егор взял кусочек хлеба, сала и кровяной колбаски, откусил кусочек и спросил: «Дедуль Толя, а Вы где и кем воевали?». Дед немного помолчал, как будто собирался с мыслями и тихо начал говорить. Нас с Гришкой забрали в один день, хотя была возможность взять броню, ведь мы то с ним забойщики на нашей шахте были. Только разошлись наши пути он на Ленинградский фронт попал, а я в учебную часть младших командиров в подмосковном Ногинске. Немца тогда оттуда уже выбили. Стали меня и еще пол тысячи таких же как я бывших работяг, учить стрелять, окапываться, нападать с пристегнутым штыком, кидать гранаты и все по не многу уже и не упомнишь чего. Учили, что бы мы потом обучили всему этому своих солдатиков. И в июле 42го я младший лейтенант стрелкового взвода был направлен на только что созданный Сталинградский фронт под командованием маршала Тимошенко. В конце августа немцы начали наступление на Сталинград, это было просто жутко, арт обстрелы и налеты люфтваффе не прекращались ни днем, ни ночью, мы отражали по 6 – 7 атак гитлеровцев в день, а случалось и больше. За первый месяц я, командир взвода, получал четыре раза пополнение личным составом. Не успевал запоминать не то, что фамилий, даже лиц своих солдат. Бог смилостивился надо мной, а молился я ему вместе с нашим замполитом – евреем по несколько раз в день. Не знаю, но за полгода я был лишь однажды легко ранен и то по касательной в бедро. «То есть в жопу» тут же поправил его немного захмелевший Иванович. Не обращая внимание на реплику друга, дед Толя продолжал свой рассказ. «В октябре начались первые морозы и нам стали выдавать ватники вместо вечно мешавших шинелей, шапки ушанки и сапоги вместо ботинок с обмотками. «Не понял с чем были ботинки?» – переспросил Егор деда. «Да, дорогой пацан, с обмотками, как в царской армии.». Наступила тишина, Иванович налил и все молча выпили. Закусили и закурили уже вдвоем. В палате было, как-то не по нормальному, тихо. Отбой уже давно прошел и в длинном коридоре было слышно лишь ворчанье санитарки тети Наташи, как ее уважительно называли больные, моющей пол шваброй, она рассказывала мед сестре толстой Ленке, что на днях должна родить её любимая и единственная невестка, тоже Наташка, и что имена уже придумали, если мальчик—Колька, девочка –Олька и радостно смеялась остротам собеседницы. Медицинские поговаривали между собой, что санитарка Наташка когда-то до войны служила следователем в НКВД и что у неё был влиятельный отец по фамилии Ярош, которого расстреляли как врага народа, а её беременную от какого-то летчика сослали на поселение. Что у неё тату на правой руке К+Н и такое же у её лётчика. Но сама она этого никому не говорила, но фамилия у сына была не её. «И что было дальше?» – спросил Егор, нарушив образовавшуюся во время подслушивания чужой радости тишину: «дальше была опять война» провел черту Иванович.

Страница 4