На обочине времени - стр. 24
– А вы уверены, что за вами никто не следил? – спросил Яков Семенович.
Я вежливо напомнил, что история случилась не сегодня, а четыре года назад.
– И так никуда и не вызвали?
Я отчетливо и очень аккуратно объяснил аудитории, что никуда никого не вызывали, никто к нам не приходил, и никаких последствий Санина идеологическая диверсия не имела. Разве что я окончательно разругался с тогдашней подружкой. Потому что не пошел на условленную вечеринку, а, забрав из дома запасенную бутылку, поехал к Банщикову, у которого тоже что-то было. Родители его гуляли где-то за городом, и нам никто не препятствовал упиться вволю. Напоследок и там вроде появились какие-то девицы, но это я помню уже нетвердо.
Поверили они мне, не поверили, но – приободрились. И уже застучали ложечки, помешивая сахарный песок в чашках, кто-то зашуршал салфеткой, промакивая пролившийся на брюки лимонный сок – хорошо пропекся пирог в духовке, – и, конечно же, со всех сторон стола посыпались поучения. Я тоже уткнулся в свой кофе и не следил за тем, кто и о чем говорит. Все эти реплики слились для меня в один монолог, который произносил один Голос, твердо, убежденно и внятно, как будто на публичном выступлении, словно перед включенным микрофоном.
– Социализм, – гудел Голос, – благородная идея, но ее воплощение чревато… и опасно… Ну при чем здесь – опасно? – перебивал он сам себя. – А притом, притом… Да нет же – человеческое общество суть такой же материал, как мрамор или гранит. И точно так же обладает известными характеристиками сопротивления: упругостью, твердостью, ну и так далее. Скульптор, приступая к работе, имеет в голове идеальный образ будущей статуи, бюста, барельефа. Но его намерения неизбежно ограничены возможностями того камня, того минерала, который завезли к нему в мастерскую. И те экспонаты, что мы видим в музеях, есть результат несовпадения наших желаний с нашими возможностями… А эти постоянные апелляции к Западу… И политик, перестраивая государственный организм, сталкивается с пустотами, сколами, чуждыми включениями и вынужден сочетать свою теорию с реалиями внешнего мира. Человеческая масса, наравне с физической, есть мера инерции. Чтобы сместить ее в сторону, необходимо приложить силу, порой весьма значительную… они и так недовольны интеллигенцией, зачем же заводить их еще больше… А сила всегда жестока…
Сам себе я в те минуты представлялся маленьким и затюканным. И не мог никак осознать – почему же моя маленькая, забавная байка стронула такие пласты, залежавшиеся в умах и сердцах…
– Я еще раз повторяю, – настаивал Голос. – Те предметы, которые мы видим в музеях, это совершенно не то, что замышляли когда-то их творцы. Это всего лишь результат… Как чего? Нашего несовершенства. Все исторические формы отличаются от замыслов отцов-основателей. Хотели другого, но получилось – так. Это трудно понять, еще сложнее с этим смириться, – сановито тянул слова Голос, но вдруг перебивал сам себя, переходя с баритона на фистулу: – Вот вы говорите «поэты», а этого вашего горлана кураторы не хотели пускать на встречу с канадцами, так он через их головы вышел в ЦК, добился разрешения и отвечал иностранным господам так резко и точно, что все сопровождение только рты разевало…