На обочине времени - стр. 1

Прошлое не умирает. Оно живет, оно существует рядом с нами, таится до поры до времени, но дышит нам в затылок, щекочет шею, подталкивает в спину, а порой – лупит наотмашь.

Я понял это сегодня, когда увидел картину Крюгера. Вдруг сделалось трудно дышать. Даже не трудно, а – невозможно. Словно бы, как в юности на ринге, ловкий противник развел мне руки искусным финтом, а потом акцентированным прямым пробил пресс у солнечного сплетения. Собственно, двадцать лет назад история эта и началась – осенью тысяча девятьсот семьдесят первого года. Но еще вчера я думал, что она уже и закончилась – спустя восемь лет, осенью семьдесят девятого года. Сгорела в пламени, в страшном пожаре, обуглившем не только тех, кто погиб, но и жизни тех, кто остался. Но нынче я понял, как был неправ. Никто не пропадает, никому не удается уйти навсегда, насовсем, бесследно. А поэтому я и торчу здесь, в пустом, сыром и холодном кафе на углу Большого проспекта и улицы Ленина. Примостился за зеленым обшарпанным столиком, который помню даже несколько больше – без малого четверть века. Сижу, потягиваю из стакана кислое вино, если верить этикетке – грузинское. Тяну глоток за глотком и рассказываю вам, моя милая, историю моей суматошной жизни.

Кто я? Сказать по совести – так до сих пор и не понял. Мне проще объяснить – что я такое. Мне сорок лет, я женат, сыну недавно исполнилось десять. Мы с ним оба майские. Я маюсь всю жизнь, по крайней мере, первую ее половину. Боюсь, что и Кириллу предстоит то же самое. Хотя – после событий этого августа – не слишком представляю – в какой стране ему доведется жить… Я – пока доцент Политехнического института, занимаюсь физикой, правда, прикладной. Ну вам объяснять подробно не буду – все равно не поймете. Извините за резкость, но не люблю растрачивать слова понапрасну. Да и какая разница – чем я зарабатываю себе на хлеб с маслом! Важно другое – сегодня я увидел картину. Понимаете – холст с красками!.. Да, не первую в своей жизни. Далеко, могу вас уверить, не первую. Но этой не должно было быть. Никогда. Она, видите ли, сгорела. Рассыпалась пеплом – в том числе и рама, которую я, между прочим, собирал самолично. Горстка пыли; да и той не осталась после потоков воды, которыми пожарные промыли горевшие комнаты. Но вот висит, я видел ее и трогал. Даже окантовка, представьте, осталась та же. Думаете, я не узнаю свою работу?

А мог же ее пропустить. Ведь сегодня у Катькиного садика я оказался совершенно случайно. Ездили с женой вчера в гости, и перебрал слегка. Да, если уж начистоту, то напился как следует… Повод?.. Да какой нужен нам повод, чтобы дернуть дюжину стопок. Знаете, ощутил вдруг, что жизнь – проходит. Вот так – просачивается меж растопыренных пальцев. Ну и… А сегодня поднялся и понял, что на кафедре мне делать нечего. Лекций, слава богу, сегодня нет, а коллег пугать своим видом и выхлопом – как-то несообразно. Но, коли сумел подняться, решил, что все-таки потрачу часы не впустую. И поехал в Публичку. Решил устроить библиотечный день. Надо же когда-нибудь и посидеть, полистать журналы, подумать.

Прогулялся от Владимирской через мост Ломоносова, развеялся немного в осеннем питерском воздухе. А подойдя к скверику, увидел – столпотворение. Давно я не был здесь, забурел рядом со своими образцами и приборными стойками. Даже не предполагал, что здесь развернули такую выставку. Эрмитаж или Русский музей под открытым небом… Конечно, скорее второе, вы правы. Любите Русский?.. Эрмитаж больше?.. Возможно, вы правы. Чужое нам как-то ближе… Я решил обойти весь периметр, ничего хорошего не обнаружил и собрался уже скрыться в библиотеку, как вдруг уголком глаза, периферийным зрением, поймал эту картину…

Она висела напротив Публички, сразу у входа в сад, прямо на решетке ограды. А я уже разогнался, но все-таки боковым зрением ухватил нечто донельзя знакомое. Затормозил, еще не понимая, что же меня зацепило, вернулся, протиснулся между лотком и стендом и стал, не веря своим глазам. Небольшой холст, пятьдесят на восемьдесят, как я помнил. Только одна фигура, почти портрет, – прижавшийся к грязной стене Пьеро с боязливым недоумением заглядывал за приоткрытую дверь. Створка шла на зрителя, и никто не видел происходящее в доме, только луч света, прорезая мрачный, ржаво-коричневый фон, выхватывал из темноты одутловатое лицо и белый колпачок с помпоном. Меня словно шарахнули по голове дубинкой. Не могло быть двух работ столь похожих, но та, которую я помнил, никак не могла спастись после…