Размер шрифта
-
+
На небесах ещё светло… Постскриптум - стр. 8
Когда приехал я сюда,
ледок был хрупок, как слюда.
И часто среди ночи
сова сидела у плеча,
и освещала стол свеча,
и на столе – подстрочник.
Здесь, как столетия назад,
был старый дом и старый сад
– недалеко от Риги.
Хозяин дома – добрый Ян:
поэт, художник, меломан —
картины, звуки, книги.
За узким стрельчатым окном
мне открывался окоём —
среди деревьев просинь.
То падал снег, то дождик лил,
а я сидел – переводил
«Готическую осень».
А время близилось к зиме,
и ветры шли из Курземе,
а мне хотелось солнца.
И, давней мукой сожжена,
поэта тайная жена звала:
– Пойдём, напьёмся!
И перед домом, на беду,
метался, как больной в бреду,
сад голый и бескровный.
Была свинцовою река.
Брели лениво облака,
как пёстрые коровы.
Здесь вечерами, как во сне,
бродили тени по стене,
без звука и без слова.
И я приветствовал рассвет,
приняв почти что в сорок лет
печать глухонемого.
А утром пили крепкий чай.
И Ян устроил невзначай
нам пешую прогулку.
Закрыв поспешно старый дом,
мы проскользнули за углом
в кривые переулки.
Нам мокрый снег летел в лицо.
Кружился ветер, как кольцо,
горланил дикой песней.
Но мы свободу обрели
и, взявшись за руки, брели
по тихому предместью.
Шаги отчётливо и гулко
звучат по рижским закоулкам,
когда всё выше, выше,
вечерним таинством полны,
восходят белые дымы
над островерхой крышей.
Фонарщик, сухонький старик,
зажёг слепые фонари
в глуши средневековой.
Пролётки мчались на меня,
и высекали сноп огня
булатные подковы.
Вдруг лист последний на скамью
упал в бульваре Падомью.
Темнели зданий горы.
И с Даугавы ветер дул,
и доносился дальний гул
из Домского собора.
Верша блистательный парад,
созвездья выстроились в ряд.
Держали мир колоссы.
Вращались Космоса валы.
И звуки были тяжелы,
как спелые колосья.
Заполонил хор и оркестр
пространство чуткое окрест
печалью, мукой, страстью.
И скрипку поднял сам Господь,
и превратился звук во плоть
в конце четвёртой части.
Через года, через века
проходит нотная строка
в глуши людского леса…
Когда природе голос дан,
звучит, как дальний океан,
«Торжественная месса».
И причиняет столько мук,
и заполняет чистый звук
открытое пространство.
Поют ночные голоса —
уходит эхо в небеса,
в покой и постоянство.
Туда, туда, моя любовь,
где, повторяясь вновь и вновь,
прощальные мимозы
лежат на крышке гробовой,
и нарушается покой
печальной Лакримозой!
«Не знаю сам, как это получалось…»
Не знаю сам, как это получалось,
но я сначала рисовал картины,
потом в бумагу всё переливалось.
Рябой мужик, дорога у плотины.
Обломанные сучья. Снежный двор.
Куст бузины и дерево рябины.
И солнечного леса певчий хор.
Знакомая избушка с русской печкой.
Сарай и снег. Поленница. Топор.
Страница 8