На краю личной Вселенной - стр. 6

«Как же верно некогда говорил поэт – “дар напрасный, дар случайный”, – изумлялся Андэль. – Неужели и он тоже мог переживать нечто подобное? Хотя навряд ли, он-то как раз летал высоко!» Загадки таланта, избранничества и призвания так и оставались для Андэля делом весьма сомнительным и непостижимым. Он по-прежнему с боязнью смотрел на землю с высокого этажа и по-прежнему, вдали от человеческих глаз, летал над ровными полями, распугивая птиц и насекомых своими тяжеловесными нескладными полётами. Лишь ночью Андэлю часто снилось, как он вместе с чайками кружит над безбрежностью моря и взлетает высоко в небо, приближаясь к самому солнцу, где вопреки предписанному светилу дару гореть, оказывалось гораздо холоднее, нежели внизу.

Нечто вновь и вновь возвращалось – стоило только всем угомониться и в засыпающем доме воцариться умиротворению и тишине. Алеш ждал этого времени, поскольку только ночью он мог достать заветную тетрадь и без опаски быть пойманным домашними за бесполезным делом, развешивать по нотным линейкам непонятные значки. И всё бы ничего, если бы не начало происходить что-то невообразимое. Только Алеш подносил перо к нетронутому нотному стану, как где-то в глубине комнаты начинал громко тикать таинственный метроном. Чуткий слух композитора-любителя сразу же улавливал направление, откуда исходили звуки, но как только он приближался, дабы обнаружить источник, щелчки прекращались и возобновлялись уже в новом месте, подчас весьма удалённом от первоначального. В такой обстановке Алеш совершенно не мог работать. Ему не просто мешали, а нахально вмешивались в процесс сочинительства, методично повторяя бесконечное верхнее «до».

Когда, не записав ни единой музыкальной фразы, Алеш ложился спать, нечто сразу же успокаивалось, прекращая тикать. Наряду с досадным тиканьем, где-то далеко, на самом краешке сознания Алеша, весь день звучало уже совершенно пленительное, очень похожее на какое-то «до-ре-ре-соль-соль», но мелодия никак не желала собираться в ноты, оставаясь ускользающей и неизъяснимой.

«Ладно, – всякий раз думал композитор, – ну уж ночью, когда все заснут, я тебя, наконец, запишу». И спокойно дорабатывал свою смену, укладывая новенькие детали в подплывающую на транспортёре тару так же виртуозно и вдумчиво, как укладывал поющие ноты в плывущую справа налево бесшумную полоску нотного стана.

Но в спящем доме снова включался невидимый метроном, не позволяя нашему герою осуществить задуманное.

Алеш пробовал обманывать назойливое нечто. Делая вид, что ложится спать, он прятал в ладони заветную тетрадку. Но как только на листке появлялась первая нота, мелодия рассыпалась, а комната наполнялась зловещим тиканьем. Несомненно, повторяющиеся щелчки и волшебная мелодия были каким-то образом связаны, поскольку щёлкать начинало только тогда, когда Алеш намеревался перенести неуловимую мелодию на бумагу. Если же он делал вид, что ему это стало совсем неинтересно и вновь возвращался к доработке своего старого сочинения «Песня одинокого кота» – ему ничего не мешало. Метроном включался избирательно и только тогда, когда он намеревался сотворить что-нибудь по-настоящему значимое, за которое не грех было принести в жертву несколько часов драгоценного сна. Но стоящего создать так и не получалось: проклятое тиканье было неистребимо, словно сидело у него где-то в мозгу и наперёд знало обо всех его планах.