На костылях любви - стр. 20

Дуня, с заспанным, опухшим от вчерашней пьянки и тусовки в ночном клубе «Сохо» лицом, классно смотрелась в сарафане, лаптях и кокошнике, когда подносила хлеб-соль какому-нибудь депутату – папиному дружбану. А затем вовлекала в ненавистный хоровод под визгливое пение псевдонародной группы. Сарафан был ей велик, лапти скользили по траве, кокошник сбивался набок. Но что делать? Папа спозаранку поднял чуть ли не пинками и погнал на очередное народное гулянье.

Но после нагрянувшей беды – неземной любви – вся ее жизнь переменилась. Да и папино влияние сперва ослабло, а потом и вовсе почти исчезло. Сам папа почувствовал это своей хваленой интуицией и поменял тактику. Теперь многое делалось исключительно для дочери.

И вот Спартак Миронович Дервоед сидел теперь на шатком стуле перед встревоженными родителями Максима и думал: как приступить к цели визита, чтобы не обидеть их и не травмировать?

Пора вновь вернуться в место заточения Максима, в его комфортабельную тюрьму. Там было все, что необходимо интеллигентному человеку. Максиму даже принесли все книги по списку, который он предоставил охранникам. Папа заранее распорядился, чтобы пленник ни в чем не нуждался. Максим не имел только двух вещей – свободы и компьютера, так как тюремщики справедливо полагали, что при наличии ноутбука он сможет каким-то образом сообщить на волю о себе и обстоятельствах похищения. А так – всё, буквально всё.

Особенно следует коснуться ежедневного меню – еды, которую и едой-то назвать язык не поворачивался: назвать это можно было только яствами. Или – чуть попроще – деликатесами. Такие яства подавались, вероятно, только к царскому столу или входили в банкетное меню членов Политбюро в Советском Союзе. Максим с упертой принципиальностью узника совести ежедневно отвергал черную икру и прочее – все то, что он считал проявлением буржуазного снобизма, или, по-другому, омерзительным русским барством.

Последние несколько дней Максим с мрачным юмором называл себя «наложницей». Мысленно, разумеется, ибо произносить это вслух при Дуне – единственном человеке, который посещал его в заточении, – было совершенно бессмысленно. Судя по всему, Дуне ни само слово, ни его значение было не знакомо. А если ей объяснить, все равно не поймет. Поэтому пленник смеялся про себя. Но однажды он все-таки не удержался и рассказал.

В голове образованного юноши постоянно вертелись литературные ассоциации. Так, Дуню он регулярно называл «небедной Лизой», чем приводил ее в состояние розовощекого смущения. Она не понимала, почему он ее так называет, добавляя в голос немалую долю ехидства и криво усмехаясь. Обижает он ее или что? Всякий раз она, краснея, поправляла любимого, говоря, что ее зовут иначе, Дуней. Но Максим с маниакальным упорством всякий раз при ее появлении произносил: «А-а, небедная Лиза явилась. Ну, что нового на воле?» «Кто такая „бедная Лиза“?» – допытывалась она. И когда ему надоело, пришлось объяснить, что «бедная Лиза» – героиня одноименного романа Карамзина. Но тут же заодно понадобилось поведать плохо образованной девице, кто такой Карамзин. После этого Дуня захотела прочесть упомянутое произведение.