На глубине - стр. 5
отцом, мы отправились купаться на океан, как делали это неоднократно. Плавать я не умел, посему в мое распоряжение был отданяркий надувной матрас. Брат с отцом накупались вдовольи отправилисьна берег, я же отказался выходить из воды и с их дозволения продолжал нежиться средь волн под согревающим солнцем.
Полагаю, что скоро меня разморило, и я уснул. А вслед за тем… из глубин памяти восстаютлишь жуткие, будоражащие воспоминания – бесконечная иссиня-черная темнота, приглушенные звуки, отбивающее ритмичныйстук сердце дапанический, непреодолимый первобытный страх… Настоящий ужас, первозданный, животный, необузданный кошмар. Я не помню событий, не помню окружающего мира – только лишь этот леденящий ужас.
В тот день я едва не утонул. Брат спас меня. А может, отец. Я не знаю. С той поры я панически начала бояться глубины. Если случалось выйти на пляж и искупаться, то лишь там, где под ногами уверенно чувствовалось дно.
Страх глубины отчасти стал определяющим в деле выбора профессии. Родители прочили Джеффри в летчики. Ия стал летчиком – но так во многом распорядилась судьба, война и мобилизация. Став военным летчиком, я как бы пассивно старался завершить то, что мог бы, но не успел, сделать брат. Мне хотелось взметнуться высоко в небо, стрелой рассечь облака, воспарить словно птица.
Незадолго до ухода на фронт я узнал, что Джеф последние годы своей жизни якшался с жуликами и бандитами, да и сам относился к их числу, совершал антисоциальные поступки и разного рода грабежи – но ведь ему приходилось тянуть на себе нас с матерью, и таковым оказался его способ не дать нам окочуриться с голоду; смерть он принял от рук своих преступных подельников. Новость эта дошла до меня от совершенно посторонних людей, и тогда сложились невнятные до того кубики мозаики – отстраненность матери в отношениях с Джефом, его слова об идеальных людях, его нежелание посвящать меня в свои темные дела.
Я обратился к матери с вопросом, известно ли ей было об этом, и гневно и настойчиво требовал ответа, почему она молчала, почему ничего не делала, чтобы вернуть Джефа, предотвратить его гибель? Расспросами я довел мать до слез, она призналась, что хотела сосредоточиться на заботе обо мне, уже нисколько не надеясь на возможность возвращение Джефа к нормальной жизни. Она поставила на нем крест – уже тогда, за несколько лет до трагедии.
Но для братской любви такая правда не возымела никакой силы, она не могла поколебать моего отношения к Джефу. Я лишь укрепился в мысли, что только так и мог он не позволить нам с матерью превратиться в обитателей помоек. Он упорно делал дело, тянул лямку, нес свой крест. Метод был выбран не лучший, но цель он преследовал благую. В отличие от матери, которая безропотно принимала приносимую сыном пользу, чем лишь глубже закапывала его, заставляя увядать в омуте преступности и порока. Мать даже не пыталась вернуть сына. А ведь только она и была в состоянии спасти Джефа. Но она фактически отказала ему в помощи. Бросила родное дитя на погибель.