Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - стр. 59
Величайшим творческим авторитетом для Пушкина, как и для Гоголя, был Шекспир. Можно сказать, что оба они принадлежали в литературе к шекспировской школе с русской спецификой. В ноябре 1830 года, ознакомившись с трагедией М. П. Погодина «Марфа Посадница», Пушкин пишет Погодину, выделяя крупным шрифтом шекспировские стиль и метод: «Что за прелесть сцена послов! Как Вы поняли русскую дипломатику! А вече? А посадник? А князь Шуйский? А князья удельные? Я Вам говорю, что это всё достоинства – ШЕКСПИРОВСКОГО». В заметке «О «Ромео и Джюльетте» Шекспира» (1830) Пушкин, отделяя трагедию от других пьес Шекспира, всё же относит ее к его «системе», к «вольной и широкой его кисти», отразившей местность, климат и обстановку современной ему Италии. Пушкин считает Шекспира единственным писателем, оказавшим влияние на его поэзию. Русские летописи и Шекспир позволили ему (как он сам полагает) создать трагедию «Борис Годунов». «Не смущаемый никаким иным влиянием, – пишет он, – Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении планов». Не придворные трагедии Расина, полагает он, а «народные законы драмы Шекспировой» соответствуют русскому театру. Характеры, созданные Шекспиром, не олицетворяют собой какую-то одну страсть, подобно героям Мольера, а являются разносторонними, исполненными многих страстей.
Эта особенность характерна и для отрицательных персонажей Шекспира, которые отличаются глубиной и многообразием. Пушкин переводил Шекспира, в то же время подражая ему. Его поэма «Анджело» и набросок «Мера за меру» представляют собой свободный перевод трагедии Шекспира «Мера за меру».
Высокую оценку Пушкин дает Вальтеру Скотту, поэту и прозаику. Среди его стихов можно встретить вольный перевод шотландских баллад Скотта.
В статье «О романах Вальтера Скотта» (1830) Пушкин пишет: «Главная прелесть романов Вальтер Скотта состоит в том, что мы знакомимся с прошедшим временем не с напыщенностью французских трагедий, – не с чопорною чувствительностью романов…, но современно, но домашним образом». Пушкин замечает при этом, что ни Шекспир, ни Гёте, ни Вальтер Скотт «не имеют холопского пристрастия к королям и героям». Очевидно, что и в исторических жанрах Пушкин тяготеет к реализму с его социальной, исторической и психологической объективностью в художественном творчестве.
Великим поэтом считает Пушкин Мильтона, автора «Потерянного рая». В связи с вышедшим в 1836 году в Париже французским переводом «Потерян ного рая», выполненным Шатобрианом, и возникшей по этому поводу полемикой во французской и английской критике, Пушкин пишет большую статью «О Мильтоне и о шатобриановом переводе «Потерянного рая»». Отмечая заслуги Шатобриана в этом его подстрочном переводе, Пушкин утверждает, что подобный перевод «никогда не может быть верен», так как каждый язык имеет свои стилистические особенности для передачи смысловых мотивов произведения. Это особенно следует отнести к Мильтону, поэту, по словам Пушкина, одновременно «изысканному и простодушному, темному, запутанному, выразительному, своенравному и смелому даже до бессмыслия». Переводить, по мнению Пушкина, следует «дух, а не букву», так как читатели хотят видеть Данте, Шекспира, Сервантеса «в их народной одежде и с их природными недостатками». Менее всего повезло в этом отношении Мильтону, особенно в переводах молодых переводчиков Альфреда де Виньи и Виктора Гюго, писателей «новейшей романтической школы», совершенно исказивших Мильтона. В этих переводах Мильтона, великого писателя, по словам Пушкина, «сурового фанатика, строгого творца «Иконокласта» и книги Defensio populi», нет «ни исторической истины, ни драматического правдоподобия». Таким образом, и в переводах критерием качества остаются для Пушкина «законы» шекспировского творчества.