Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела» - стр. 22
Елена
Так получилось, что отъезд родителей из Сербии пришёлся на моё детство, причём на ту его часть, которую можно назвать ещё не вполне сознательной. Всю свою сознательную жизнь я прожила в Германии статично и решила начать путешествовать только сейчас. Этот вихрь странствий сразу захватил меня. Люди, лица, пейзажи, интерьеры, истории – всё менялось со скоростью света, но все эти перемены так или иначе касались истории Сербии, которая открывалась для меня в неведомых доселе красках. Этот же вихрь пробудил во мне с новой силой чувство эмпатии. Рассказы Кеттеля о своём далёком предке, который, по слухам, ухаживал за невестой самого Карагеоргия, а также восточные интерьеры его дома, сама Турция с её, с одной стороны, европейским лицом, и, с другой, с восточной душой – всё это всколыхнуло во мне ощущение Сербии начала XIX века. Ведь, если вдуматься, в те годы Сербия жила именно в такой дуалистической обстановке. Снаружи это была часть Османской империи, где паши властвовали наряду с богатыми сербскими купцами, а с другой – всё же европейское государство, населённое европейцами и христианами.
Границы пересекались так часто, что я на время утратила ощущение привязанности к определённой территории, к какой-то конкретной земле. Открывая глаза в доме Кеттеля и сталкиваясь взором с колоннами, арыками, шелками, слыша запах отменного турецкого кофе и ощущая вкус инжира на губах и языке, я, оставаясь всё же сербкой и имея связи с этой землёй, словно бы помимо своей воли становилась частью Белградского пашалыка 1790-х годов. И не просто частью. Мне казалось даже, что дом Кеттеля – это мой дом, и где-то рядом мои родители, которые вот-вот должны вернуться с базара, а сама я – дочь богатого купца, который так любил всё восточное…
Да, страсть отца к Востоку имела место в нём. И дело даже не в его тяготении к мудрёным и малопонятным заимствованным словам – всё здесь, в этом доме, говорило мне о том, что всё же наша страна – часть Османской империи. Все это знают, но почему именно у него, Северина Йовановича, такая страсть к турецкому? Нет, нельзя сказать, чтобы он не был истинным правоверным христианином или не любил свою страну и свой народ. Просто его манит восточный колорит. Он часто говорит так:
– В исламе всё правильно, потому что правильно от начала до конца. Там жена по-настоящему боится и уважает мужа только за то, что тот отдаёт дому и семье практически всё, что имеет – кроме, пожалуй, души, которая принадлежит Аллаху. У нас же есть только слово. «Жена да убоится мужа своего». И всё. На деле это не уважение, а страх, причём не за то, что он – её муж, а за то, что он сильнее. Стоит ему дать слабину, как она уже принадлежит другому. Потом – третьему и так далее. А всё потому, что мы воспитываем дочерей не так, как надо. Они видят неуважение в семье родителей, непочтительное отношение друг к другу. Не за совесть, а за мгновенный страх, который пройдёт, стоит мужу состариться или потерять свою силу, хранят теперешние жёны тепло очага. Да и очаг этот – всего лишь тлеющие угольки. Да и хранят его так, что малейший ветерок вот-вот его погасит. Всё идёт от отсутствия веры. Никто толком ничего не понимает, а попы не удосуживаются объяснениями. Малопонятные длинные фразы твердят на своих службах денно и нощно, а, коль скоро понять их нельзя, то под конец устают…