Мятный шоколад - стр. 17
Шкаф был завален всяким хламом: поломанные швабры, облезлый веник, оцинкованное ведро с погнутой ручкой, засаленные рулоны обоев, коробки, набитые тряпьем. На ржавых гвоздиках висели старые поношенные вещи: драповое пальто, рваный ватник, темно-серый сатиновый рабочий халат, измазанный ядовито-желтой краской, грязная косынка в крупный красный горох, стоптанные белые шлепанцы и резиновые сапоги. Эти вещи не могли принадлежать Зеленцову, очевидно, он снимал эту квартиру, чтобы хранить здесь свой гнусный архив, и изредка наведывался сюда, чтобы встретиться с очередной дурой вроде нее. В других комнатах, вероятно, были оборудованы импровизированные студии, но заглядывать туда у Алечки уже не было сил. А она ведь сразу, как только вошла, вернее, ввалилась в коридор, поняла, что квартира съемная. Но разве это изменило бы хоть что-то? Разве это могло насторожить ее? Естественно, нет. Какая, в конце концов, разница? Она сама снимает комнату у милой старушки, точнее, снимала до сегодняшнего дня, потому что больше в Москве ей делать нечего. Она возвращается домой, к своей сварливой любимой тетке, учительнице по вокалу, в родной маленький провинциальный городишко Приреченск, с памятником Ленину на центральной площади, с елками вокруг белого здания администрации, пятиэтажными, будто собранными из кубиков бракованного конструктора, панельными домами, нелепо перемешанными с деревянными, покосившимися от старости избушками, и со златоглавой аккуратной церквушкой на берегу изумительно красивого и загадочного озера, названного несколько странно – «Щучья нора».
Решение было принято. Алевтина закатала брюки до колен, сорвала с гвоздика халат, облачилась в него, сунула ноги в шлепанцы, на голову нацепила косынку, схватила ведро, положила туда свою кожаную сумку и босоножки, прикрыла их половой тряпкой, взяла в руку швабру и торопливо покинула квартиру. Как Алечка и предполагала, в костюмчике «а-ля уборщица» на нее никто не обратил внимания. Разумеется, кого могла заинтересовать плохо одетая женщина, шатающаяся ночью по улицам Москвы с ведром и шваброй в руках? Да никого! Вот если бы она летела домой на метле – тогда другое дело. Хотя и это утверждение под вопросом. Мало ли кто по ночам на метлах летает…
К утру она благополучно добралась до дома – пешком, поймать попутку или такси в таком виде Алевтине не светило, проскользнула в свою комнату, покидала вещички в дорожную сумку, переоделась, наложила на лицо толстый слой грима, оплакивая свой распухший нос, разбитые в кровь губы и, главное, передний зуб, оставила на полочке у зеркала ключи, записку, банку малинового варенья для хозяйки и вышла на улицу. Первым делом выкинула в ближайшую помойку все, что позаимствовала в квартире Зеленцова, следом отправила в мусорку ненавистные фиолетовые босоножки и с чувством исполненного долга поехала в сторону вокзала.