Мы живые - стр. 23
Первое, что Кира осознала в жизни, и первое, что испуганные родители заметили в ней, была радость одиночества.
– Родилась в 1904-м, да? – спросил совслуж. – То есть тебе… Ну-ка, посмотрим… восемнадцать. Восемнадцать. Тебе повезло, товарищ. Ты молода и можешь посвятить много лет трудовой жизни. Целая жизнь, полная дисциплины и самоотверженного труда, труда на благо огромного коллектива!
У него был насморк, поэтому он достал огромный клетчатый носовой платок и затрубил носом.
Семейное положение: Не замужем.
– Я умываю руки насчет будущего Киры, – как-то сказала Галина Петровна. – Иногда я думаю, что она урожденная старая дева, а иногда, что урожденная… да, нехорошая женщина.
Кира начала носить удлиненные юбки и высокие каблуки во время их бегства в Ялту, где странное общество эмигрантов с севера – представители древних фамилий и обладатели канувших в Лету состояний – жались друг к другу, словно напуганные цыплята на холмике, когда наводнение медленно заглатывает все вокруг них. Юноши с безупречным пробором и наманикюренными ногтями с интересом посматривали на стройную девушку, которая размашисто шагала по улицам, помахивая веточкой, словно кнутом; на ее тело, брошенное против ветра, который раздувал ничего не прикрывающее платьице. Галина Петровна с одобрением улыбалась, когда юноши стучались в их дверь. Но у Киры были необычные брови: она могла вскинуть их в такой холодной, издевательской насмешке, в то время как губы оставались бесстрастными, что любовные стихотворения и намерения юношей замерзали у самых своих истоков. И Галина Петровна вскоре перестала удивляться тому, что молодые люди прекратили замечать ее девочку.
Вечерами Лидия, краснея, жадно читала душещипательные, полные греха романы, которые прятала от Галины Петровны. Кира попробовала читать один из них, но заснула, не закончив его. И уже никогда не взялась за другой.
Она не видела разницы между сорняками и цветами; она зевала, когда Лидия вздыхала над красотой солнечного заката над одинокими холмами. Но она простаивала часами, глядя на черный силуэт высокого молодого солдата на фоне рычащего пламени пылающей нефтяной скважины, которую он охранял.
Она внезапно останавливалась, когда они шли вечером вниз по улице, указывала на необычный угол белой стены над покосившимися крышами, который светился в черной мгле под тусклым светом старого фонаря, с темным, зарешеченным, как у темницы, стеклом, и шептала:
– Как красиво!
– Что в этом красивого? – недоумевала Лидия.
– Она такая таинственная… манящая… словно там что-то могло бы случиться.