Мы кажемся… - стр. 2
День за днём я вспоминал свои не слишком упорные попытки вернуть Наташку к её обычному весёлому и одновременно собранному состоянию. Я чувствовал себя виноватым. Я был им! Проходили недели, месяцы, я не переставал казниться и не находил себе места, пока однажды она не явилась ко мне во сне.
Она шла по мягкому зелёному ковру травы босиком. Загорелые её ноги не были, против обыкновения, искусаны комарами. Наташа улыбалась светло и ясно, приветливо махала рукой, а сказала только одно, то, что я хотел от неё услышать: «Не волнуйся, мне хорошо!»
…Наташка…
Шурик
Куриные гузки груш. Скрещенные барабанные палочки голых стволов ясеня. Им не хватило места, чтобы вырасти, соседи теснили их друг к дружке дюжинами лет… Пройденные года не измеряют ими? Разве? А какая разница, если они всё равно уже прошли.
– Шурик! Шу-у-урик!
– Ау-у-у!
– Привет! Откуда ты знал, что это я кричу?
– Вот, смешная! Да Шуриком меня называешь только ты! Поцелуемся?
– А то!
– Слушай, я тут подсчитала, сколько мы знакомы… Жуть кошмарная!
– Ага! Столько не живут! – И он засмеялся. Искренне, сердцем. Да так горько, из-за того, что иные не прожили меньше, чем мы знали о них…
– Знаешь, я часто вспоминаю, как ты убедительно доказывал свой принцип…
– О дружбе?
– Угу. «Беги на помощь, не раздумывая, а только потом спрашивай, зачем».
– Мд-а… Было дело.
– Ладно тебе, люди не меняются.
– Меняются, поверь мне.
– Мы ненормальные, да?
– Да нет, как раз наоборот.
Еду в гости, рядом с остановкой, сытыми заплесневелыми мхом кабанчиками, спят арбузы. Выбираю самый большой, едва могу обхватить его руками и тащу. Он приятно похрустывает там, в глубине, а я слышу, как грызёт меня грусть, стекает на землю вместе с арбузным соком.
– Ого! Ничего себе! Ты думаешь, у нас нечего поесть? – Шурик удивлён, рад и расстроен. С одной ногой ему такой уже не донести.
– Знаешь, когда ногу отняли, первый раз пошёл сам в туалет, не смог удержать равновесие и упал на спину. Лежу, смотрю в потолок и думаю: «Эх…»
– Шурка, не грусти! – Кидаю в него снежком сочувствия я и чуть не плачу от боли сама.
Мы садимся рядом и, не обращая внимания на окружающих, дорогих нам людей, спускаемся в пахнущие перебродившим виноградом подвалы воспоминаний, где, убаюканные звуками собственных голосов, сильны, как никто и никогда, играем стеклянным шаром жизни, смеёмся дерзко, роняем его нарочно и подхватываем, близко от острого камня… Мы забавлялись ею тогда, а не наоборот, как она нами теперь.
– А помнишь, – спрашиваю я почти с испугом от того, что ты мог позабыть.
– Помню, – успокаиваешь меня ты.