Мы были лжецами - стр. 19
Напиши мне, что там творит малышня, куда ты подаешь документы и встретила ли ты настоящую любовь.
Каденс
Джонни!
Бонжур из Парижа, где папа ел лягушку.
Видела Нику Самофракийскую. Феноменальное тело. Без рук.
Безумно скучаю. Как Гат поживает?
Каденс
Миррен!
Привет тебе из шотландского замка, где отец ел блюдо из бараньей печени. Да, папа съел сердце, печень, легкие овцы, смешанные с овсянкой и вареные в овечьем желудке.
Так что знай, он настоящий сердцеед.
Каденс
Джонни!
Я в Берлине, где папа ел кровяную колбасу.
Поплавайте за меня. Съешьте черничный пирог. Поиграйте в теннис. А потом пришлите отчет. Мне ужасно скучно, и если вы не подчинитесь, я придумаю извращенное наказание!
Каденс
Я не так уж удивилась, когда не получила ответа. Чтобы выйти в Интернет, ты должен доплыть до Винъярда. Но, что важнее, Бичвуд в принципе был отдельным миром. Как только вы туда попадали, вся остальная Вселенная казалась лишь неприятным сном.
Возможно, никакой Европы не существовало вовсе.
15
И снова добро пожаловать в прекрасную семью Синклер.
Мы верим в физкультуру на свежем воздухе. Мы верим, что время лечит.
Мы верим, хотя не будем говорить об этом прямо, в прописанные медикаменты или вечеринки с коктейлями.
Мы не обсуждаем наши проблемы в ресторанах. Мы не верим в открытые проявления чувств. Мы никогда не изгибаем в презрении губы, и, возможно, люди испытывают к нам любопытство, потому что мы никогда не выставляем себя напоказ.
Возможно, нам очень нравится вызывать у людей любопытство.
Здесь, в Берлингтоне, лишь я, мамочка и собаки. Мы не ощущаем влияния бостонского дедушки и не подчиняемся семье, живущей на Бичвуде, но я все равно знаю, какими видят нас люди. Мы с мамой, двое в своем роде, живем в большом доме с крыльцом на вершине холма. Красавица-мать и больная дочь. У нас высокие скулы, широкие плечи. Когда мы ходим по городу, то улыбаемся во весь рот.
Болезненная дочка не особенно разговорчива. Те, кто знает ее по школе, обычно держатся подальше. Впрочем, они не очень хорошо знали ее до болезни. Даже тогда она была тихоней.
Сейчас она пропускает половину уроков. Когда она появляется, ее бледная кожа и блестящие от слез глаза придают ей гламурно-трагический вид, как книжной героине, изнуренной чахоткой. Иногда она в рыданиях падает на пол, что пугает остальных учеников. Даже самые вежливые из них устали водить ее в медпункт.
Тем не менее вокруг нее есть аура загадки, которая останавливает остальных от издевок и отношения к ней как к парии. Ведь ее мать – Синклер.
Конечно, я не ощущаю собственной загадочности, поедая миску куриного супа поздним вечером или лежа под флуоресцентным светом медпункта. В наших с мамой спорах, после папиного отъезда, едва ли есть что-то гламурное.