Музыка войны - стр. 71
– А вообще, если хочешь знать, кто именно совершил международное преступление, ищи того, кому это выгодно. – Голос Кати вдруг стал запальчивым, сильным, как будто она вспомнила что-то, что было очень уместно и многое объясняло.
– Так и выгодно это ДНР, – засмеялся Леша, и на бледном лице его явственнее зачернели многочисленные родинки. Катя бросила на него странный взгляд, будто говорящий: неужели и ты против меня?
– Почему вдруг? – Спросила она.
– Так – они запугивают общественность.
Катя засмеялась:
– Выгодно это прежде всего тем, кто ввел сразу после этого свои санкции и настроил всех против ДНР. Заметьте, еще даже близко не готовы результаты расследования, а уже все, кто только мог на Западе, высказался, что это был Донецк. И теперь вам уже не кажутся страшными бомбежки Донбасса, гибель детей, женщин, Горловка, – на последних словах Катя сглотнула подступившие к горлу комом слезы, ведь прошло всего несколько дней после того, как она узнала о Горловской Мадонне, юной маме с десятимесячной дочерью, маме, которая прижимала к груди мертвого младенца, медленно умирая от потери крови, когда у нее оторвало ноги. – Вы жалеете голландских детей, убитых по заказу Запада, но вы не жалеете русских детей, навсегда искалеченных и убитых по заказу того же Запада. Подобное разделение людей – преступно.
– Что же ты предлагаешь, – ответила Валя, уже совсем не скрывая издевки в голосе, – не жалеть голландских детей?
– Нет, я предлагаю совсем другое. Либо жалейте всех детей, либо не жалейте – никого.
– Будут готовы результаты расследования, и ты убедишься, что выстрел был со стороны Донецка, – ответила Валя.
– Не сомневаюсь в этом.
Валя вскинула брови; ответ Кати был непонятен ей.
– Ведь Россию до расследования не допустили.
Валя сжала губы от досады; все молчали, стало совсем неловко. Не помню, кто и как оживил этот праздник, кто оказался мудрее и увел разговор подальше от этой спорной и чувствительной темы: быть может, это был Леша, быть может, я сам. Вот только было рано радоваться, ведь столь ужасное начало дня не могло повлечь за собой ничего путного. Катя же утянула меня домой почти сразу после этого неприятного разговора.
Рядом с домом мы зашли в магазин, где я в очередной раз накричал на продавщицу, вина которой только в том и заключалась, что под конец дня она плохо поняла меня и пробила не те жевательные конфеты. Вся подлость в том, что я знал, что она была уставшей, и что был поздний вечер, и что я не имел права орать на нее, но какая-то сила внутри меня заставляла меня извергать оскорбительные замечания одно за другим.