Музы дождливого парка - стр. 41
Творец,1919 год (Эрато)
Октябрьский ветер гнал по бульвару мусор и опавшие листья. Не прекращающийся уже который день дождь превратил яркий и безумный Монпарнас в одно из самых унылых мест на земле. Жизнь затаилась под крышами мансард, дремала у скудно протопленных печей, и только здесь, в «Ротонде», она била ключом и не останавливала свой бег ни на секунду. В дымном мареве кафе лица и фигуры расплывались, вытягивались, теряли очертания и пропорции. Вот он – абстракционизм! Сама жизнь дает подтверждения правильности выбранного пути. Только так, только с такими людьми, только в этой непостижимой атмосфере праздника и безумия можно понять мир и себя.
Савва обхватил озябшими руками чашку горячего супа, довольно зажмурился. Это там, снаружи, ненастье и неправильность мира, а здесь, в «Ротонде», он свой среди своих. Пусть совсем еще юный, пусть наивный и нищий, зато свято верящий в свою звезду.
В неполные девятнадцать он уже многого достиг. Вырвался из-под душной опеки родителей, сменил страну, нашел учителей и единомышленников, отыскал свой творческий путь и свой Парнас. Осталось лишь найти свою музу. Не дешевую, вечно пьяную и битую жизнью шлюху с улицы Веселья, проку от которой нет никакого. Не знакомых каждым изгибом и каждой ложбинкой натурщиц из «Парижской школы», а нечто совершенно неожиданное, нечто такое, от чего загорятся глаза, жадно затрясутся руки и вскипит выстуженная осенним ветром кровь. Муза. Ему непременно нужна муза. Своя собственная, не принадлежащая больше ни одному мужчине в мире.
Савва нашарил в кармане последнюю сигарету и задумался, а не заказать ли рюмочку полынной водки, но не решился. Взгляд упал на дремлющего за соседним столиком Амедео[5]. Пролитый на скатерть суп, пустая рюмка, разбросанные по столу карандашные наброски со следами от кофейных чашек. Были те, кто считал Модильяни кутилой и неудачником, наверняка таких было большинство, но Савва знал: Амедео – гений, нищий, непризнанный, несчастный. Гений, у которого была своя собственная муза – нежная, полупрозрачная, но, увы, такая беспомощная[6].
Там же, в кармане с заветной сигаретой, нашлось пять франков – настоящее богатство, если распорядиться им с умом. Савва отсчитал три франка и украдкой, убедившись, что никому из посетителей кафе нет до него дела, сунул их в карман Амедео.
Это не было ни жалостью, ни подачкой, это было платой. С карандашных набросков Модильяни на него глядели лица, непостижимо неправильные и непостижимо живые – гениальные. Дрожащими уже не от холода, а от вожделения руками Савва аккуратно разгладил и сложил наброски. Ровно три, по одному фра