Мурло - стр. 15

– Конечно, прошла, – подтвердил Гена.

Домрачёв и Гена пили на протяжении часа. Гена пил крепко, по-мужски: водку он глотал основательно, медленно, смакуя. Выпив, не щурился, а, глубоко дыша ртом, счастливо улыбался, закусывал не всякий раз. Домрачёв же сначала пытался не отставать от хозяина, но на третьей рюмке терпение его лопнуло, и после неё он теперь каждый раз жадно, не успев проглотить водку, трясясь и кряхтя, лихорадочно тянулся к огурцам и с наслаждением хрумкал ими. «Хороши огурчики», – говорил он. Гена со всем, что говорил Степан Фёдорович, соглашался. И качество огурчиков он отрицать не стал. С Домрачёвым тем вечером вообще было сложно не соглашаться. Ну а как можно не согласиться с тем, что зимой холодно, в метель на улице неприятно, а «Газель» – не лучшее на планете транспортное средство? Сам же Гена рассказывал Степану Фёдоровичу о хозяйственных трудностях, о нехватке денег (дочь могла бы поступить летом в московский ВУЗ, но средств на её столичное содержание не было), о трудностях и прелестях сельской жизни. Когда он касался последнего вопроса, то невольно вздыхал, упирал лицо в здоровый кулак и мечтательно всматривался в потолок. Домрачёв проникался этим. Не тем, что Гена рассказывал. Нет, он проникался мироощущением хозяина. Степану Фёдоровичу даже показалось, что он до этого никогда не общался со столь чувственным, глубоким человеком. Размышляя об этом, Домрачёв ощущал в дряхлых мышцах рук приятные покалывания, по телу его пробегали мурашки. Замечтавшись, он почувствовал вставшие на предплечьях дыбом волосы и, смутившись, попытался незаметно их пригладить. На Нину он внимания не обращал. Только раз он заметил её, когда она выпила с ними рюмочку. Говорить она не хотела: ей было интересно слушать, о чём говорят мужчины. Голос Домрачёва действовал на неё очаровывающе. Монотонный шершавый голос звучал для неё как колыбельная, и у неё невольно слипались веки.

Постелили Степану Фёдоровичу в отдельной комнате, сочно пахнувшей древесиной, пылью и сном. Есть у сна запах, не поддающийся описанию. Какая-то теплота, что ли. Степан Фёдорович этот запах знал: он был знаком ему с детства. И, что странно, сейчас этот запах вызывал в Домрачёве мягко-тоскливое чувство ностальгии, хотя он прекрасно понимал, что детство своё и всякое воспоминание из него терпеть не может. Степан Фёдорович, накрытый плотным пуховым одеялом, лежал на мягкой, продавленной кем-то тяжёлым койке и чувствовал себя завёрнутым в кокон или скорее даже не завёрнутым в кокон, а спрятанным в черепаший панцирь. Он чуть ли не впервые в жизни испытал это детское чувство спокойной защищённости. Домрачёв мечтательно смотрел в потолок, заложив руки за голову, и вспоминал прошедший вечер. Всякий раз, натыкаясь на самые тёплые и гостеприимные мгновения прошедшего, он улыбался, закусывал губу, мотал головой и думал: «Вот чудаки».