Муравьиный лабиринт - стр. 4
Рина любила Витяру. Он был не человек, а ходячая совесть ШНыра. Романтик, благородный мечтатель. С тонкими слабыми руками, нелепый, он один мог выйти на пять человек, если считал, что кого-то обижают. Его, конечно, били, но он все равно оставался победителем. А ведь даже не умел правильно сжимать кулаки. Сжимал их, не убирая большой палец, и он так и торчал вперед, дожидаясь, пока вылетит сустав.
Во всем ШНыре только Витяра способен был ляпнуть про себя: «У меня сейчас просто-навсего грустный момент в жизни. Письма мне пишут только спамовые боты, а я им подробно отвечаю».
Даже Афанасий, гибкий в своем уклонении от всякой нетворческой работы, говорил про Витяру:
– Я всегда под ним чищусь.
– Это как? – спрашивали у него.
– Ну вот, он какие-то вопросы задает наивные, например: «Ты пойдешь гнилые доски выбрасывать?» И так искренно спрашивает, без всякого подтекста, с такой уверенностью в моем благородстве, что я непременно это сделаю, что я понимаю, ведь действительно не собирался ходить.
Витяра не возвращался, надувая, как видно, уже кого-то другого, и Рина вышла во двор. Там умирал последний день февраля. Или передпоследний. Февраль умирал, но не сдавался, явно собираясь натянуть одеяло зимы до самого апреля.
Рина вышла из ШНыра по-скромному, как пай-девочка, через асфальтовую площадку, на которой стояла заметенная, похожая на громадный сугроб машина Кузепыча. Временами Кузепыч ее откапывал, сидел внутри и гордился наличием автомобиля. Микроавтобусом он, впрочем, временами пользовался, когда удавалось договориться с трактором и дорогу до ШНыра расчищали.
Когда Рина покидала ШНыр, ветра вообще не было. Она спокойно шла и добралась уже до леса, как вдруг увидела, что огромные железные ворота, стоявшие в поле невесть зачем и невесть куда закрывающие проход, надуваются, точно парус, и тонко, жалобно гудят. Рина остановилась в полном недоумении. Что это с ними? Взбесились? Нет, это все же был ветер, но странный, медлительный и могучий, как проснувшийся богатырь. Он дул не порывами. И вообще, кажется, не умел дуть. Это были какие-то неуловимые, огромной силы нажатия, идущие по всему фронту.
Внезапно ворота замолчали и – тишина, снова тишина. Снежинки не шелохнется. Успокоившаяся Рина прошла еще метров двести и заметила, как сосновый лес стонет, скрипит и клонится вершинами к земле. Низко клонится, как те деревья, которыми древляне разорвали князя Игоря.
И опять тишина. Она сделала еще несколько шагов, сомневаясь уже, надо ли куда-то идти. Лес продолжал стонать и гнуться сам по себе. А потом снежное поле вдруг всколыхнулось, как огромная волна, вздыбилось на десяток метров и его понесло на Копытово. Где-то внизу этого клубящегося потока, пригнувшись, бежала Рина, потерявшая дорогу, ослепшая, оглохшая.