Мулан - стр. 1

Давно уже утреннее солнце поднялось над китайским тулоу[1], который Мулан называла своим домом. Она стояла посреди кольца смыкающихся построек – её дома и домов её соседей, – слушая приглушённое гудение жизни. С балкона третьего этажа женщина призывала дочь принести выстиранное бельё. За кухонной дверью, открытой во двор, ложка постукивала о стенки горшка, в котором другая соседка готовила вечернюю трапезу. Через выходивший на улицу проулок между зданиями до Мулан доносилось мычание перегоняемых на новое пастбище коров, а изредка кудахтанье, если копыто тяжело ступало в опасной близости от одинокой курицы. Из её собственного дома, теснящегося среди других, Мулан слышала бряканье и стук челнока: матушка и младшая сестра ткали на станке.

Однако звуки эти ничуть не отвлекали Мулан. Она среди них выросла. Все дни, сложившиеся в семь лет её жизни, были прожиты бок о бок с неизменным кругом поселян. Звяканье и шорохи едва слышимым фоном сопровождали стоящую перед ней задачу: загнать кур в курятник.

Беда в том, что курицы не желали слушаться. Битый час Мулан и её отец Хуа Джоу пытались перегнать небольшую кучку пернатых с одного конца двора на другой. И всякий раз, как им удавалось направить птиц в выбранном направлении, одна непременно отбивалась от стаи и пускалась в бега. Мулан носилась взад-вперёд, стуча по земле палкой, чтобы сгонять кур. Пускай лоб её усеивали капельки пота, девочка по-прежнему шагала вприпрыжку, и хотя отец уж и рад был бы покончить с хлопотным делом, Мулан была готова продолжать. Она любила трудные задачи. А загонять кур уж точно было непросто.

– Не спеши, Мулан!

Голос отца был суровый и всё же добрый. Подняв голову, она встретила взгляд его тёплых карих глаз и улыбку. Она знала, что многие в деревне страшились отца. Он всегда ходил с высоко поднятой головой и грудью колесом. Некогда он был ярым воякой, но годы истощили его тело. Плечи неприметно опустились, волосы поредели. Впрочем, от него по-прежнему веяло решительностью, несмотря на то что хромота вынудила его ходить с клюкой. Однако в глазах Мулан он не был ни свирепым, ни пугающим. Он был её отцом. И она его обожала.

Будучи семи лет от роду, Мулан знала, что ей предназначено проводить дни возле матери, помогая ей по хозяйству, но девочку не интересовало ни ткачество, ни готовка, ни уборка. При одной мысли об этих скучных повинностях на неё находила зевота. А вот Сиу, её младшая сестрёнка, любила домашние заботы и не знала в них равных. Так что, как при всяком удобном случае твердила Мулан, не лучше ли ей посвятить своё время отцу, ведь у него не было сыновей, которые могли бы помогать ему в делах, например, с курами, а с матушкой пускай трудится Сиу.

Громкое кудахтанье вернуло Мулан с небес на землю и к её поручению. Словно наконец сообразив, что в курятнике их ждёт еда и покой, курицы кучкой двинулись к загону. Мулан радостно гикнула, всполошив старуху, молившуюся в святилище, стоявшем посреди общего двора. Та возжигала благовония перед большой статуей Феникса, высившейся среди остальных. Как и всё поселение, святилище переживало не лучшие времена. Черепица осыпалась с крыши, а несколько досок подгнило. Впрочем, статуя оставалась невредимой. Для тех, кто жил в этом тесном мирке, не было ничего более значимого и священного, чем эта статуя. Она была воплощением предков, тех, кто предшествовал им на земле. Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребёнок проводили в святилище часть любого дня, напитываясь его безмятежностью и покоем.

Казалось, заботы Мулан подошли к концу. Мулан держалась немного позади, пока отец направлял последних птиц в открытую дверь курятника. Краем глаза она увидела, как одна из куриц всё-таки вильнула прочь от товарок. Мулан нахмурилась. Она взглянула на отца. Джоу был поглощён подсчётом кур – все ли вошли внутрь. Он не заметил беглянку. Мулан решительно сощурилась. Она тихонько скользнула прочь, петляя по двору и уворачиваясь от соседей, и последовала за курицей к грубой деревянной постройке.