Мудрая змея Матильды Кшесинской - стр. 11
М.К. надо было поддерживать или не поддерживать интриги, которые клубились между членами царской фамилии. Надо было зарабатывать деньги. Надо было утешать мужа, великого князя Андрея Владимировича, который совершенно потерялся вдали от родины и беспрестанно пускался в авантюры. То ввязался в банковскую историю, чтобы заполучить фамильное серебро из Ливадийского дворца, то поверил в завещание адмирала Алексеева, якобы оставившего несколько миллионов золотых рублей «назначенному» русским императором Кириллу Владимировичу. Получить эти деньги – по «завещанию» – можно было только в России. Андрей Владимирович готов был составить старшему брату компанию в путешествии, но, к счастью, вовремя выяснилось, что это «завещание» было всего лишь попыткой чекистов выманить их из Франции и арестовать. Потом супруг М.К. примкнул к самозванке Анне Андерсон, она же Франциска Шанцковская, назвавшей себя Анастасией. Когда самозванку разоблачили, он предложил дочери нового императора Кире сниматься в голливудском кино о семье Романовых.
Все это вызывало справедливый гнев Кирилла Владимировича и не могло не огорчать М. К. Ей нужно было печься о сыне (Вовó с его хваленой элегантностью всегда казался мне каким-то выдуманным, экранным персонажем), терпеть его опасное увлечение младороссами (об этом я надеюсь еще рассказать) и ладить или не ладить с его женщинами… Впрочем, к чести Вовó следует сказать, что у него-то хватило здравого смысла понять: «воскресшая» Анастасия, которую пытался поддерживать его отец, – типичная самозванка. А ведь М.К. тоже усматривала в Андерсон-Шанцковской некоторое сходство с тем, кого так любила, и уверяла, что у нее взгляд совершенно как у императора Николая…
Да что говорить, все в этой семье держалось на М. К. Великая балерина, конечно, хотела танцевать, и знакомство с Сергеем Дягилевым иногда давало такую возможность. Но при своем трезвомыслии она была благодарна судьбе хотя бы за то, что может учить других. Собственную балетную студию она открыла в Париже в 1929 году.
Ей тогда было 57, а когда мы познакомились, уже 67 лет, однако жизненной стойкости ей было не занимать. Конечно, ей приходилось трудно, и мне всегда казалось, что в наших разговорах (она называла их болтовней, но относилась к ним гораздо серьезнее, чем старалась показать) она словно бы погружается в то время, когда была счастлива, богата, любима, знаменита, когда жила в мире с собой, – и ей от этого становится легче…
Иногда она с особым выражением мурлыкала знаменитую «Снежинку». Не знаю, кто автор этой песенки, помню только, что ее божественно исполнял Вертинский, этот идол эмигрантов. В такие минуты я понимала, что она по-прежнему видит себя розовой пушинкой, царицей грез: