Мрак тени смертной - стр. 50

Жалость и смирение были ненужным атрибутом жизни неудачников. Жалость вела к слиянию со слабыми, смирение подрывало корни нордического благополучия.

Жалость ничего не значила для Генриха фон Пиллада, но чувство справедливости, воспитанное в бюргере, не давало ему быть спокойным и довольствоваться достигнутым.

– Что ты думал, когда давал согласие работать на охранку? – спросил шарфюрер.

– Я уже не помню, – утомленно сказал Азеф. – Это было так давно…

– И все-таки… Ты пришел к выводу о необходимости сотрудничества после размышлений или согласился, не раздумывая?

Азеф пожевал губами, задумчиво глядя в прошлое.

– В ту ночь мне было не до сна, – сказал он. – Сами можете представить, господин шарфюрер… Пусть семейство не столь уж и благородно, но скандал, скандал! Водка у вас, извините, паршивая, российской во многом уступает, а главное – не берет до такой степени, чтобы отчаяние веселью место уступало. И под утро вспомнилась мне старая притча. Я вас не утомил?

– Мне даже интересно, – искренне сказал немец.

– Жил-был один волшебник. Овец у него было немерено, а пастухи никудышные. Вот овцы и разбегались. Они знали, что будет делать с ними этот волшебник, который, надо сказать, был большим любителем баранинки. Однажды волшебник задумался, как ему сделать так, чтобы любимые его овечки не бегали и были всегда под рукой. Он долго думал, а потом внушил овечкам, что он не злой кровожадный волшебник, а душевный и ласковый правитель, который только что и думает о бараньем счастье и благе. А бараньим вожакам он внушил мысль, что они не бараны, они сильные и мужественные вожаки, настоящие львы.

– И что же из этого вышло? – поднял голову от бумаг фон Пиллад.

– Вышло то, что бараны перестали бегать, и были всегда под рукой у волшебника, который любил баранину, – грустно усмехнулся заключенный. – Вот тогда я и подумал, уж если все равно придется прожить баранью жизнь, не худо было бы хотя бы воображать себя вожаком из львиного сословия. И утром я дал согласие на негласную работу.

– Разумеется, у тебя припасена какая-то мораль, – усмехнулся шарфюрер.

– У каждой истории есть своя мораль, – внезапно помрачнев, сказал Азеф. – Боюсь, что мораль этой истории придется вам не по душе.

– Валяй, – с внезапным благодушием сказал фон Пиллад. – Сегодня можно, у меня сегодня вегетарианский день.

Азеф задумчиво пожевал губы, оценивающе глянул на собеседника и решился:

– Ваш волшебник тоже хорошо знает дело. Боюсь, что однажды его баранам придется совсем худо. Но это не столь уж и важно, господин шарфюрер, главное, чтобы было хорошо вожакам.