Моя жизнь с отцом Александром - стр. 9
Анна Тихоновна работала не покладая рук, чтобы оплачивать счета и обеспечивать семье самое необходимое для жизни. Даже в то трудное время она умела достать специальные угощения для сыновей, которых навещала в корпусе раз в неделю. По воспоминаниям Александра, любимым угощением была салями. И потом в течение всей жизни, когда Александру случалось есть салями, он всегда вспоминал мать и говорил: «Нет, эта не так хороша, как салями, которую приносила нам мама».
Верность Анны Тихоновны вере и Церкви была органичной частью ее личности. Дмитрий Николаевич же был вольнолюбивой натурой, церковность жены он находил очень трогательной и иногда даже поддразнивал ее, но с большим уважением. Он неизменно принимал участие во всех праздниках и помогал по мере сил – чистил столовое серебро, убирал квартиру, доставал и расставлял стаканы и бокалы, открывал вино заранее, чтобы оно «подышало» и достигло нужной температуры, шутил и развлекал гостей. «Анна, сделай перерыв и иди сыграем в четыре руки!» И она играла, пока доносившиеся с кухни запахи не заставляли ее вернуться к домашним делам. Когда я начала регулярно бывать в их доме, я была очень молода, впечатлена семьей Александра и поначалу очень стеснялась. И эта игра в четыре руки, такая музыкальная, живая, даже страстная, доставляла мне особую радость. Вот как я вошла в семью Александра!
А мальчики? В то время они были очень разными. Андрей все более увлекался идиллической полувоенной жизнью в кадетском корпусе, где он стал старостой школы. Все чаще он говорил о своем желании принять участие в освобождении России и необходимости готовиться к этому событию, вдохновлялся историей, легендами и мифами Святой Руси. Александр же выбрал совсем другой путь. Формирующие личность годы (с двенадцати до шестнадцати лет) он провел в занятиях и чтении, в поисках… чего?
Дневники Александра свидетельствуют о мучительных раздумьях о том, как далек он от святости, о вине, которую он испытывает из-за своих сомнений, искушений и отдалении от Бога. Он оплакивает отсутствие мира в душе и радуется редким минутам покоя и ясности. Он ощущал физически, как его тянуло в разные стороны.
Александр чувствовал, что окружающее его «благочестие», теплое и уютное, далеко отстояло от огня и истины Евангелия. Он не критиковал веру близких и даже испытывал вину за то, что судил о ней. Ему также претил упрощенный и безапелляционный подход, с которым эмигранты подходили к случившемуся в России. Обширное чтение помогло ему понять, что все не так ясно и бесспорно, как все считали, и что историческую зоркость подменили страсти и предрассудки. И это тоже временами вызывало в нем чувство вины, поскольку до последнего своего вздоха он любил Россию, был в первую очередь русским – любил культуру, религиозную мысль, литературу. Его родным языком был русский, и он писал на нем легко и изящно. (Александр Солженицын поражался, что человек, выросший вне России, умел писать с такой литературной «элегантностью».)