Моя последняя любовь. Философия искушения - стр. 75
Правая моя нога была уже в цепях, а с левой снимали башмак, готовясь заковать и ее, но тут к господину Фоскари явился адъютант от его превосходительства с приказанием вернуть мне шпагу и отпустить на свободу.
Я просил позволения изъявить свое почтение благородному губернатору острова, но адъютант сказал, что в этом нет нужды.
Я немедля отправился к генералу и, не говоря ни слова, отвесил ему глубокий поклон. Он с важным видом велел мне быть впредь умнее и затвердить, что первейший долг мой на избранном поприще – повиноваться; а главное – быть благоразумным и скромным. Я понял смысл двух этих слов и сделал надлежащие выводы.
Явившись к господину Д.Р., обнаружил я радость на всех лицах. Приятные минуты всегда приносили мне вознаграждение за все, что случалось мне перенести дурного, – настолько, что начинал я любить и самую их причину. Невозможно почувствовать должным образом удовольствие, если не предварили его какие-либо тяготы, и величина удовольствия зависит от величины перенесенных тягот. Господин Д.Р. на радостях даже расцеловал меня. Подарив мне прелестное кольцо, он сказал, что я поступил совершенно правильно, не открыв никому, и в особенности ему самому, своего укрытия.
– Вы не поверите, как беспокоится о вас госпожа Ф., – продолжал он с видом достойным и искренним. – Вы доставите ей немалое удовольствие, отправившись к ней теперь же.
С каким наслаждением выслушал я этот совет из его собственных уст! Однако слова «теперь же» огорчили меня: ночь я провел на фелюге и, как мне казалось, своим видом мог ее напугать. Но нужно было идти, объяснить ей причину моего вида и даже обратить его себе в заслугу.
Итак, я отправился к ней; она еще спала, но горничная проводила меня в ее покои и заверила, что госпожа вот-вот позвонит и будет счастлива узнать о моем приходе. В те полчаса, что я провел с этой девицей, она пересказала великое множество разговоров о моем поступке и бегстве. Все сказанное ею доставило мне лишь величайшее удовольствие, ибо, как я убедился, все без исключения одобряли мое поведение.
Горничная вошла к хозяйке и минутой позже позвала меня. Она раздвинула полог, и взору моему, казалось, предстала Аврора в россыпи роз, лилий и нарциссов. Прежде всего я сказал, что если бы не приказ господина Д.Р., я никогда не посмел бы предстать перед нею в подобном виде, и она отвечала, что господину Д.Р. известно, какой интерес питает она к моей особе, и сам он уважает меня не меньше.
– Не знаю, сударыня, чем заслужил я столь великое счастье; самое большее, о чем я мечтал, – это простое снисхождение.