Моя борьба. Книга четвертая. Юность - стр. 63

– А вот и учителя подтянулись, – сказал один.

– Сейчас на второй год оставят, – подал голос другой.

Все рассмеялись.

– Привет, народ, – сказал Тур Эйнар.

– Привет, – сказал Нильс Эрик.

Хеге, единственная женщина среди присутствующих, встала и, взяв возле окна пару стульев, поставила их к столу.

– Садитесь, ребят, – пригласила она, – если бокалы нужны, возьмите на кухне.

Я прошел на кухню и, разглядывая горный склон, в который утыкалось кухонное окно, сделал себе коктейль из водки с апельсиновым соком, а потом, остановившись на миг на пороге, посмотрел на сидящих за столом. Они казались мне колдунами, с разноцветным зельем в бокалах – водкой, смешанной с компотом, соком, спрайтом или колой, – с пачками, откуда они беспрестанно доставали табак и крутили самокрутки; усатые, с темными глазами и множеством историй. И вот эти колдуны раз в год собираются сюда со всех концов света, чтобы раскрыть свою чуждую природу перед такими же, как они.

Вот только на самом деле все обстояло наоборот. Это они были нормой, а я – исключением, учителем среди рыбаков. Тогда что я тут вообще делаю? Не лучше ли мне было остаться дома и писать, а не тащиться сюда?

Зря я один отправился на кухню. За это время Нильс Эрик и Тур Эйнар уже обменялись с остальными гостями приветственными фразами и теперь как ни в чем не бывало сидели среди рыбаков, и я бы так мог – просто затаился в тени коллег, спрятался бы между ними.

Я сделал глоток и вошел в гостиную.

– А вот и наш писатель! – сказал один из них, и я тотчас же узнал Реми, заходившего ко мне в первый день.

– Привет, Реми! – Я протянул ему руку.

– Да ты, небось, на такие курсы ходил, где учат имена запоминать, да? – Он ухватил мою руку и затряс ее таким манером, какой не употреблялся годов с пятидесятых.

– Ты первый рыбак, с которым я познакомился, – сострил я, – ясное дело, я запомнил твое имя.

Он рассмеялся. Я порадовался, что перед выходом выпил, – на трезвую голову я бы просто молча стоял перед ним.

– Писатель? – переспросила Хеге.

– Да, этот чувак книжку пишет. Я собственными глазами видал!

– А я не знала, – проговорила она, – у тебя правда такое увлечение?

Я уселся и, с полувиноватой улыбкой кивнув, достал из кармана рубашки пачку табака.

Следующий час я не говорил ничего. Скручивал себе сигареты, курил, пил, улыбался, когда улыбались остальные, и смеялся, когда смеялись они. Смотрел на Нильса Эрика – тот порядком нагрузился и тем не менее поддерживал общий шутливый тон, хотя сам и был другим, было в нем нечто легкое, присущее уроженцу Эстланна[23], отчего он все время оставался чужим. Не то чтобы они отвергали его, совсем нет, однако его шутки имели принципиально иную природу и словно разоблачали его. Он играл словами, а остальные – нет, он примеривал различные роли, корчил рожи, повышал и понижал голос, а они так не делали. Смеялся он – это вдруг поразило меня – возбужденно, почти истерично, и этим тоже от них отличался.