Моя борьба. Книга четвертая. Юность - стр. 50
– Я во вторник, кстати, письмо от своей девушки получил, – снова заговорил я.
– Вон оно что, – откликнулся он.
– Ага. Хотя девушка – это как посмотреть. Мы летом встречались. Ее Лине звали…
– Звали? Она что, умерла на этой неделе?
– Для меня да. В том-то и суть. Она меня бросила. Написала, что я такой чудесный и прочее и прочее, но что она никогда меня не любила, а так как я переехал сюда, лучше будет со всем покончить.
– Значит, ты свободен, – сказал Нильс Эрик.
– Именно, – я кивнул. – Именно это я и собирался сказать.
Из туннеля выехала машина – черная и маленькая, как жук-навозник, но ехала быстро и стремительно увеличивалась в размерах.
Когда мы поравнялись, водитель помахал нам рукой, Нильс Эрик поприветствовал его в ответ, сбавил скорость и свернул на последний отрезок дороги, ведущей к деревне.
– Странно, да? – спросил я. – Все знают, кто мы такие, а мы никого не знаем.
– Ага, – сказал он, – в жутковатое местечко мы с тобой попали.
Он повернул рычажок и включил дальний свет, а потом поднял вверх еще один и запустил «дворники». По капоту, лобовому стеклу и крыше застучали капли. Гул мотора рикошетил от горных склонов, обволакивая нас, подобно панцирю, который тотчас же отвалился, стоило нам вынырнуть из туннеля к раскинувшемуся перед нами фьорду.
– А у тебя есть девушка? – спросил я.
– Нет, – сказал он, – я свободен – свободнее некуда. Я уже много лет ни с кем не встречаюсь.
Он что, гей?
О нет, только бы не гей!
Вообще-то он странноватый. И эти румяные щеки…
– Тут особого выбора нет, – сказал он, – но зато и конкуренция невысокая. Так что выходит то на то. – И он рассмеялся.
«Конкуренция невысокая». Что бы это значило? Что других геев здесь не особо много?
Внутри у меня все похолодело, и я уставился на синюю гладь моря.
– Туриль ничего так, – добавил он.
Туриль!
Ложная тревога!
Я снова посмотрел на него. Он, не сводя глаз с дороги, боковым зрением наблюдал за мной.
– Но она же старая! – возразил я.
– Да какая же старая? – не согласился он. – Ей навскидку лет двадцать восемь. Ну, может, тридцать. Да, может, и так. Но, во-первых, это не называется старая! Во-вторых, она сексуальная. Очень сексуальная.
– А я что-то не заметил, – сказал я.
– Карл Уве, мне-то не восемнадцать. Мне двадцать четыре. И для меня двадцативосьмилетняя – это не старая. Или недоступная, – он усмехнулся. – Другое дело, что для меня она недоступна.
Мы медленно ехали по узенькой, словно придавленной горным склоном дороге. Местные ездили здесь с той же скоростью, что и везде, но Нильс Эрик, насколько я понял, был осторожный и предусмотрительный.