Мой возлюбленный король - стр. 19
** Единорог − символ целомудрия: согласно средневековым легендам, приручить это мифическое существо может только дева чистая душой и телом.
5. Глава 5
С того злополучного дня я стала проводить в восточной башне ещё больше времени, чем раньше. Июнь подходил к концу и спешил освободить место июлю. Птенцы ласточек вылупились. На них почти не было перьев, но я слышала их писклявые голоса и видела их громадные рты, которые радостно открывались всякий раз, когда отец прилетал в гнездо с пищей. Только они, эта удивительная семья ласточек, ещё заставляли меня улыбаться. Всё остальное меня раздражало. Я стала злой и вспыльчивой. Топала ногами и без устали кричала на служанок и фрейлин. Доставалось даже Пэтти. За малейшую провинность – я не жалела никого. Я хотела, чтобы всем было так же плохо, как мне.
Первого июля состоялась моя коронация. Отец не приехал, и я была этому искренне рада. Я нисколько по нему не скучала. Он являлся главной причиной всех моих бед и страданий, и я не желала ему ничего хорошего. Коронация прошла как в тумане. Я плохо её запомнила. В голове остались лишь смутные воспоминания о горностаевой мантии и слишком сладком аромате цветов, разбросанных по тронному залу. Я шла по красной дорожке к богато украшенному креслу, рядом с которым стоял трон Лайонела. Кто-то подсказал мне, что нужно сесть в богато украшенное кресло, кто-то подал скипетр и державу, и кто-то водрузил на мою голову корону. Архиепископ Летерни прочитал надо мной молитву и заставил произнести клятву. Я не поняла её смысла, но в конце послушно поцеловала руку мужа. В знак не то признательности, не то уважения он подозвал слугу с чёрной бархатной подушкой и преподнёс мне неслыханных размеров рубин. Скорее всего, купленный на деньги моего отца. Камень не доставил мне радости. Глядя на него, я думала только обо одном: с таким на шее можно будет легко утопиться.
Затем в мою честь устроили короткий турнир. Я почти его не смотрела. Король не участвовал. Вместо него бился какой-то рыцарь из его охраны. Он облачился в белые доспехи и приколол мою перчатку к себе на грудь, точно я была дамой его сердца. Он выступал от имени Лайонела и, разумеется, одержал победу. В конце рыцарь в белых доспехах прочитал мне стихи собственного сочинения, а я надела на его голову венец. Кажется, на прощание он оставил поцелуй на моём запястье, но я точно не помнила. Сразу после его пламенных речей меня засунули в паланкин и пронесли по городу. Никто из горожан меня особо не приветствовал.
Так и прошла моя коронация. Во лжи, точно хорошо отрепетированное театральное представление. Элеонора Баррет сказала мне вечером, что теперь я стала настоящей королевой. Но и это тоже было ложью. На деле я была никем. Никем для короля и никем для его придворных. После коронация я, наконец, стряхнула с себя сонный морок и начала приглядываться к тому, что происходит во дворце. Лайонел не обнимался с Марией Дегур по коридорам, за столом в общем зале он также не оказывал ей особых знаков внимания. При посторонних он вёл себя сдержанно и достойно, но придворные откуда-то всё равно знали об истинной природе их отношений. В глазах всего двора подлинной королевой была Мария, а не я, и все шли за советом к ней. В покоях королевы-матери я изо дня в день наблюдала, как мои фрейлины шепчутся с Марией о своих братьях и мужьях и умоляют её сказать королю всего одно словечко. Только одно словечко. О, они несомненно знали, какое влияние она имеет на Лайонела. А она, разумеется, радостно им кивала. На меня она, правда, смотрела всё так же – с ангельской улыбкой. От этой улыбки меня тошнило. Мария Дегур была редкостной лицемеркой. Как легко она притворялась целый месяц, какие взгляды бросала на меня из-под опущенных ресниц. Милая. Добрая. Неземная. А ведь я искренне хотела с ней подружиться и считала кроткой овечкой. На деле же она оказалась хуже Лилит*.