Мой порочный писатель - стр. 24
Я чувствовал себя охотником, который следует по пятам за прекрасной молодой ланью. Терпеливо наблюдал, как она пряталась в зарослях, выжидал, пока пойдет на водопой.
Искал подходящий момент, чтобы выпустить в нее свою стрелу. Мне нужно было ранить ее душу, обездвижить волю, чтобы потом подобрать не сопротивляющееся тело и отнести к себе в хижину.
Несколько раз я всерьез думал отменить свой дьявольский план, однако ее доверчивость и слепая наивность разожгли во мне такое адское пламя, что я уже был не в силах его потушить.
Смотрел на ее чистое, правильное и такое сосредоточенное лицо, робкие губы, послушно пересказывающие строки поэмы.
Разглядывая ее нежный розовый ротик, я гадал, какого цвета ее другие губки, те, что скрыты от меня под одеждой. Такие же розовенькие и невинные?
Интересно посмотреть, как они, наливаясь возбуждением, начинают краснеть. Представляя все это, я прикрывал глаза от удовольствия, стараясь сохранить невозмутимый вид.
Моя маленькая послушная ассистентка и не догадывалась, какая порочная тьма скрывается в ее новом боссе.
Мне нравился ее упрямый вздернутый носик, задорно взмывающий вверх, когда она осмеливалась поднимать на меня взгляд.
Не мог понять, почему сердце сжималось от непонятного трепета, когда я видел ее, спешащую мне навстречу, возбужденную от предстоящего общения.
В такие моменты я мысленно одергивал себя, не давая странным новым ощущениям завладеть моим разумом.
Я пытался показать ей изнанку искусства, его требовательность и неумолимость, то, как оно полностью поглощает тебя и требует постоянной верности.
Все искусство как балет: прекрасно в конечном варианте, но пропитано кровью и болью в потемневших от мозолей ступнях.
Однако моя маленькая луна не хотела так быстро сдаваться. С упорством ребенка, который запомнил из чудаковатого мультфильма, что Париж находится в Африке, отстаивала свою точку зрения. «Искусство освобождает», «прекрасное лечит», «литература воспитывает душу» – такими тривиальными обывательскими идеями была заполнена ее хорошенькая головка.
Когда я слушал ее рассуждения, руки чесались наклонить ее прямо в парке и отшлепать по полной программе, чтобы доходчивее объяснить свою точку зрения, но я сдерживался как мог.
Иногда мне казалось, что она чувствовала некую тьму во мне, в моих глазах. Возможно, поэтому она периодически прерывалась на полуслове в своих рассуждениях, зябко ежилась и обхватывала себя обеими руками, будто желая отгородиться от меня.
Тогда мы оба замолкали: я – пытаясь урезонить свои темные начала, а она… Она, наверное, инстинктивно боялась меня. И моим демонам это нравилось, не буду скрывать.