Мой папа – Штирлиц (сборник) - стр. 31
Это случилось уже после маминой смерти. Я была замужем, дочке, родившейся ровно через год после того, как ее не стало, было три года, мой, уже второй, брак трещал по швам. Чтобы избавиться от нищеты, сохранить семью, использовать волшебный шанс начать жизнь с начала в стране, где нас не будут попрекать тем, что мы евреи, и избавиться наконец от навязанного нам чувства вины перед суровым Отечеством, мы с мужем решили эмигрировать в Америку. Как ни странно, для этого мне необходимо было разыскать своего отца и получить его разрешение на отъезд. Юрист объяснил мне, что раз отец содержал меня в детстве, значит, он тоже может потребовать, чтобы я содержала его в старости. Вот когда аукнулись мне мои сладенькие «элименты».
Лет десять мы уже жили с ним в одном городе, но я ни разу не позволила себе даже мысли о встрече. Разыскать же его не было проблемой, стоило лишь заглянуть в свидетельство о рождении, узнать его данные, а потом сообщить их равнодушной, как сама судьба, тетке в справочной будке рядом с метро. Она в два счета снабдила меня телефоном и адресом моего неведомого родителя. Теперь было дело за мной. Впервые в жизни я сама должна была решиться на нашу встречу. Бумажка с адресом долго валялась у меня в кармане, но, как я ни откладывала, бюрократия, зачастую заставляющая нас делать вещи куда более противоестественные, заставила меня однажды набрать семизначный телефонный номер и, прижимая дрожащими от волнения руками трубку ко все еще более-менее оттопыренному уху, ждать ответа.
Очень долго никто не подходил. Я стала уже надеяться, что на сей раз пронесло, как вдруг услышала в трубке мужской голос, с раздражением крикнувший:
– Але?
Ничего не случилось, земля не разверзлась у меня под ногами, только я вдруг страшно вспотела и чужим голосом спросила:
– Простите, пожалуйста, не могла бы я поговорить с… – я назвала полное имя своего отца.
В трубке раздалось:
– Слушаю.
Делать было нечего. Стараясь говорить как можно медленнее и официальнее, я спросила:
– Простите, имя, – я назвала свое полное имя и девичью фамилию, – вам говорит что-нибудь?
Он отозвался взволнованно и немедленно:
– Да, это моя мать, а в чем, собственно, дело?
Я была шокирована, вот уж не знала, что являюсь полной тезкой никогда в жизни не виданной бабушки.
– Простите, а больше вы не знаете никого, кто бы носил это имя?
В трубке раздалось паническое молчание. Наконец дрогнувшим голосом отец спросил:
– Оля, это ты?
И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я сказала:
– Да, папа, это я.
Вот уж не ожидала от себя такого предательства. Не я ли клялась, что НИКОГДА не назову его этим запретным словом. Куда девались мои детские клятвы и страхи, где моя верность нашему с мамой одиночеству?