Мой муж – Федор Достоевский. Жизнь в тени гения - стр. 37

Случалось, что Федор Михайлович не мог ко мне приехать: читал на литературном вечере или был на званом обеде. В таких случаях мы уговаривались накануне, чтобы я пришла к Федору Михайловичу к часу и оставалась до пяти. С умилением вспоминаю, как он уговаривал меня посидеть «еще десять минут, еще четверть часика» и жалобно говорил:

– Подумай, Аня, я ведь не увижу тебя целые сутки!

Случалось, что он в тот же вечер, ускользнув из гостей или выполнив свой номер чтения, приезжал к нам в девять или в половине десятого и, торжествуя, говорил:

– А я сбежал, как школьник! Хоть полчасика посидим вместе!

Я, конечно, была безумно рада повидать его еще раз в этот день.

Федор Михайлович приезжал к нам всегда благодушный, радостный и веселый. Я часто недоумевала, как могла создаться легенда о его будто бы угрюмом, мрачном характере, легенда, которую мне приходилось читать и слышать от знакомых. Кстати, припоминаю следующий случай: как-то, расспрашивая меня о моем преподавателе стенографии П. М. Ольхине, Федор Михайлович сказал:

– Какой это угрюмый человек!

Я рассмеялась.

– Ну, представь себе, что сказал мне Павел Матвеевич после свидания с тобой? «Предлагаю вам работу у писателя Достоевского, только не знаю, как вы с ним сойдетесь – он мне показался таким мрачным, таким угрюмым человеком!» И вот ты теперь высказываешь точно такое же о нем мнение! На самом деле вы оба вовсе не мрачны и не угрюмы, а лишь кажетесь такими.

– Что же ты отвечала тогда Ольхину? – полюбопытствовал Федор Михайлович.

– Я сказала: зачем мне сходиться с Достоевским? Я постараюсь как можно лучше исполнить его работу, а самого Достоевского я до того уважаю, что даже боюсь!

– И вот, несмотря на предсказание Ольхина, мы с тобою сошлись, и сошлись на всю жизнь, не правда ли, милая моя Анечка? – спросил Федор Михайлович, ласково на меня поглядывая.

Но если Федор Михайлович приезжал к нам в добром настроении, то и я была весела, шаловлива и болтлива. Голос мой звенел, как колокольчик, я заливалась веселым смехом от всякого пустяка, и тогда Федор Михайлович всплескивал руками и с комическим ужасом восклицал:

– Ну, что я буду делать с таким ребенком, скажи, пожалуйста? И куда девалась та строгая, почти суровая Анна Григорьевна, которая приходила ко мне стенографировать? Решительно, мне ее подменили!

Я тотчас принимала важную осанку и начинала говорить с ним наставительным тоном. Дело кончалось общим смехом.

Впрочем, я не всегда была весела. Я бывала очень недовольна, когда Федор Михайлович принимал на себя роль «молодящегося старичка». Он мог целыми часами говорить словами и мыслями своего героя, старого князя, из «Дядюшкина сна». Высказывал он чрезвычайно оригинальные и неожиданные мысли, говорил весело и талантливо, но меня эти рассказы в тоне молодящегося, но никуда не годного старичка всегда коробили, и я переводила разговор на что-либо другое.