Мой маленький Советский Союз - стр. 9
Из противоположного угла площадки вышел, стряхнув дрему, до того незаметно почивавший под железным столом наш дворовой пес Мурзик.
Когда я через пару лет увидела Штирлица в фильме «Семнадцать мгновений весны», то сразу вспомнила Мурзика, к тому времени уже погибшего. У Мурзика была величественная поступь Штирлица, его осанка и его нрав. Это был уже немолодой пес, прижившийся при нашем дворе. Его охотно подкармливали, а он скромно и исправно нес службу: охранял дом от воров и хулиганов, причем службу свою нес добровольно.
Мурзик снискал поистине всенародную любовь. Он был крепкий, импозантный и одновременно простой: с густой, как у медведя, шерстью цвета красного дерева, неизменно опрятный и учтивый. У него были умные, глубоко посаженные, серьезные, почти человеческие глаза. Лаял он густым баритоном, причем только по делу и только на чужих – подозрительно чужих, которых он шестым чувством умел отделять от живущих в нашем доме.
Рассказывали, что Мурзик сорвал однажды ограбление квартиры каких-то наших соседей, перегородив ворам дорогу в подъезд. И будто бы эти грабители вызвали потом в отместку собаколовов, соврав, будто пес кидается на людей.
Доля истины заключалась вот в чем. Наезжавшие два-три раза в год собаколовы, охотившиеся за бездомными животными, по умолчанию делали вид, что у Мурзика хозяин есть: коллективный хозяин – наш дом. Мы, дети, заслышав вдали первые хлопки выстрелов, мешающиеся с едва различимым воем и тревожным лаем, на который глухо отвечали все живущие близ дома собаки, тут же выскакивали из квартир и, передавая друг другу, как клич: «Собаколовы!», – бежали во все закоулки и подвалы, хватали, тянули дворняг в собственные прихожие, а родители, всегда порицавшие нас за игры «с этими блохастыми», проявляли в такие дни чудеса терпения. И конечно же первым в укрытии оказывался наш Мурзик.
Но в тот злополучный день грузовик с обшарпанной железной клеткой, в которой томились уже обреченно только что отловленные собаки, подъехал к нашему дому неожиданно.
Двое дюжих мужчин, выйдя из кабины со щипцами и сачком, деловито проследовали к Мурзику, задумавшемуся о чем-то у входа на площадку, и с поразительной быстротой накинули на него сачок.
Не издав ни звука, Мурзик, все так же задумчиво продолжал стоять и в сачке – огромном, перепачканном кровью.
Потом он пошатнулся и сел, по-стариковски неповоротливый, хотя и по-прежнему статный, по-особливому видящий все. Только задняя лапа у него едва заметно подрагивала, а из глубины неподвижных глаз бесслезно лилась печаль – последняя, уже неземная.