Мой любимый sputnik - стр. 32
– Неужели вам было не жаль все это бросить? Ведь оставалось сделать буквально один шаг…
Мюу посмотрела в глаза Сумирэ, будто сама искала ответ на этот вопрос. Глубокий взгляд, устремленный прямо в душу. Как в заводи у берега захлебываются воды стремительного течения, на самом дне этих глаз, устремленных на Сумирэ, сталкивались, бурлили немые потоки. Только Время могло успокоить воды и вернуть все на круги своя.
– Простите меня за вопрос. Я зашла слишком далеко, – извинилась Сумирэ.
– Да нет, что ты. Просто мне все еще тяжело говорить об этом.
И они больше не возвращались к этой теме.
Мюу запрещала курить в офисе и вообще не выносила, когда рядом дымили. Поэтому вскоре после того, как Сумирэ начала работать у Мюу, она твердо решила завязать с этой привычкой. Но элегантно, в одночасье бросить курить не выходило – ведь до этого она выкуривала по две пачки «Мальборо» в день. Месяц спустя она была похожа на зверька, у которого отрубили пушистый хвост: душевное равновесие, которое и раньше никак не было ей свойственно, покинуло ее начисто. И конечно же – что вполне естественно – она стала названивать мне по ночам.
– Не могу ни о чем другом думать, только о сигаретах. Заснуть не могу, а если засыпаю, вижу кошмары. Да, еще беда – запоры чертовы замучили. Книг читать не могу, писать – тем более, не единой строчки.
– Когда бросают курить, всегда так. Какое-то время – у кого-то больше, у кого-то меньше, – сказал я.
– Как это легко – рассуждать о других людях! – воскликнула Сумирэ. – Тем более тебе: сам-то ни одной затяжки в жизни не сделал.
– Если ты не можешь вот «так легко рассуждать о других людях», это значит, что мир вокруг тебя превратился в очень мрачное и опасное место. Вспомни лучше про Иосифа Сталина – что он творил.
На том конце провода Сумирэ погрузилась в бесконечную паузу. Тяжкое молчание – словно души погибших на Восточном фронте принесли его с собой.
– Алло! – подал я голос.
Сумирэ наконец отозвалась.
– Нет, по правде говоря, я не могу писать не только из-за того, что бросила курить. Конечно, и это причина, но не единственная. То есть, для меня это – как оправдание: «Я не могу писать, потому что мне нельзя курить, что ж, ничего не поделаешь». Так это выглядит.
– И поэтому ты злишься еще больше?
– Ну да, – вдруг послушно согласилась Сумирэ. Большая редкость. – И не только из-за того, что не могу писать. Больше всего меня угнетает другое: раньше я твердо знала, что писательство, само по себе, – это мое, а сейчас я в этом не уверена. Тут попробовала перечитать то, что написала совсем недавно, – жутко неинтересно, и что хотела сказать, в чем главная мысль – самой непонятно. Как будто издалека замечаешь грязные носки, которые только что стянули с ног и небрежно швырнули на пол. Такая вот несвежая картина, похоже на подгнившие овощи. Как подумаю, сколько времени и энергии я сознательно угробила, чтобы все это написать, так жить тошно.