Мой дедушка – памятник - стр. 1

Я познакомился с Геннадием несколько лет назад в Крыму, на берегу Коктебельской бухты, что недалеко от Феодосии. В парке уже заиграла музыка, уже зажглись фонари и всякого рода мошкара повела вокруг них свой бессмысленный, но красивый танец, а скала Хамелеон на восточном берегу бухты все еще была освещена закатным солнцем. В свою очередь молодой месяц уже висел в зеленоватом небе над горой Сюрюккая. Гора эта на первый взгляд кажется осколком Луны или какой-нибудь другой безжизненной планеты, но, приглядевшись, можно заметить, что она напоминает и тот профиль, который великий Пушкин часто рисовал на полях своих рукописей.

В тот год море съело коктебельские пляжи почти до самой бетонной стены, и для отдыхающих были устроены над водой дощатые помосты. Вот по такому помосту я и разгуливал почти в полном одиночестве, размышляя о морских животных, о горных цветах и минералах, о почтовых марках, автомобилях и о спортивных соревнованиях, потрясавших тогда все цивилизованное человечество.

Кроме меня на помосте находился лишь один человек – рослый плечистый мальчик с умным и привлекательным лицом. Опершись на перила, он задумчиво смотрел в море, где по гребням бойких, беспорядочно прыгающих волн еще скользили розоватые блики заката, где иногда мелькали острые плавники дельфинов да кто-то мощно плавал стилем баттерфляй.

Пловец этот привлек мое внимание. Из воды ритмично вырывалась могучая спина. Взмахнув огромными руками, пловец бросался грудью на очередную волну и двигался вперед с удивительной скоростью.

– Не знаете, кто это там так здорово плавает? – спросил я мальчика.

– Это моя бабушка, – тихо ответил он.

– Бабушка?! – вскричал я. – Это удивительно.

– Ничего удивительного, – возразил мальчик. – До Великой Отечественной войны она была чемпионом Осоавиахима в плавании на сто метров баттерфляем. И по прыжкам с трамплина, – помолчав, добавил он.

Едва справившись с изумлением, я осторожно спросил:

– А во время войны?

– Во время войны ей пришлось, как и многим другим летчицам, служить в бомбардировочной авиации…

Бабушка тем временем совсем исчезла в быстро темнеющем море. Я покосился на мальчика. Он смотрел прямо перед собой за еще различимую черту горизонта. Отблеск молодого месяца стоял в его глазах. На груди его я заметил висящий на толстой цепочке якорек с припаянной к нему старинной монетой, похожей на испанский дублон XVI века.

– А вы почему не плаваете со своей бабушкой? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Да так, не хочется…

– Может, не умеете?

Он быстро взглянул на меня и усмехнулся:

– Просто мне надоело плавать. За последний год мне это занятие немного прискучило.

Что-то таинственное послышалось мне в его голосе, когда он произнес эту довольно странную для мальчика фразу. Еще раз я посмотрел на него, и мне показалось, что он сейчас находится не на коктебельском пляже, а где-то в другом месте, где-то далеко, очень далеко, очень…

– А вы, я вижу, писатель, – проговорил он.

– Как вы догадались? – вновь поразился я.

– А вон у вас мозоль на указательном пальце правой руки. Такие мозоли есть у всех писателей. Конечно, у тех, кто пишет.

Удивлению моему не было конца.

– Позвольте, но как вы увидели эту мозоль в такой темноте?

– У меня довольно острое зрение.

– Ну хорошо, а если бы я писал на пишущей машинке?..

– Тогда я догадался бы по другим признакам.

– Фантастика! – воскликнул я. – Вы меня не разыгрываете?..

– Геннадий, – назвал он свое имя.

Я тоже представился.

– Я достаточно хорошо воспитан, Василий Павлович, – сказал Геннадий, – чтобы не разыгрывать взрослых. – Он глянул в ночное уже море. – Бабушка возвращается.

В темноте слышались только музыка и голоса из парка да плеск волн.

– Все-таки разыгрываете меня, Геннадий…

– Да нет. Она уже в десяти метрах… Плывет под водой.

– Может быть, вы видите ночью, как днем? Может, вы так называемый никтолоп? – воскликнул я.

– Вы угадали, – просто ответил Геннадий.

Несколько секунд спустя бабушка с шумом вынырнула возле самой лестницы.