Мой (чужой) жених - стр. 21
– Покойся с миром, Лера, – тихо, почти беззвучно шепчут мои губы, почему-то я знаю, что именно она умерла вместо меня.
Я вижу, как гроб накрывают крышкой, как его медленно опускают в могилу, как начинают засыпать землей, а родители смотрят на это, они не в силах оторваться от происходящего, не в силах отвести взгляд. Мама продолжает крепко держать руку Вани, на ее глазах слезы, но она не издает ни единого звука, только плотно сжимает губы. И когда бросают последнюю горсть земли и пора расходиться, мама все еще стоит и продолжает смотреть на мою могилу. Папа пытается объяснить ей, что нужно идти, но мама отмахивается. Посмотрев ей в глаза, он понимает, что не в силах с ней спорить. Папа уводит Ваню, а вместе с ним и всех остальных людей, а мама остается у могилы, она не замечает меня, для нее я словно бесплотная тень. Я смотрю на нее, пытаюсь впитать каждую черточку такого родного лица, вглядываюсь в ее пушистые волосы, всегда пахнущие медом и фиалкой, к которым я так любила прижиматься, когда она обнимала меня. Всматриваюсь в ранние морщины, которые появились преждевременно из-за дёрганой нервной жизни и непосильно работы. Самый родной, самый любимый человек, она, конечно, поверит и поймет. Это тот самый человек, который мне поверит, не может не поверить. И это вера ведет меня ближе.
Она плачет, тело содрогается в рыданиях, а из груди раздается вопль, больше похожий на рев раненого зверя.
– Мама, – наконец произношу я, а сердце трепещет. Ну же, узнай меня! Ты же говорила, что материнское сердце подскажет, ты же говорила, что всегда чувствуешь, что со мной. Мама, не надо плакать, я ведь жива, ну же, посмотри на меня.
Она удивленно поворачивает лицо, я вижу, как у нее расширяются глаза от удивления. Она внимательно вглядывается в мое лицо, а губы дрожат от напряжения.
– Мама, – повторила я и, судя по всему, совершила ошибку. Потому что на ее искаженном болью лице возникла гримаса злости. Она не узнает и не поймет, более того, в ее ответе я слышу ярость.
– Девушка, я не ваша мать.
И слышать это по-настоящему больно. Больно настолько, что я понимаю: признаваться не стоит. Сейчас она не поверит, отшвырнет, как надоевшую шавку, и уйдет прочь.
– Вы ведь мама Алены? – говорю я вместо заготовленного текста, вместо признаний и вместо слов, которые хоть как-то могли доказать, что я ее дочь. – Я ее знала. Она не любила кладбища.
Кажется, последняя фраза заставляет ее слушать более внимательно, по крайней мере, она смотрит на меня.
– И она бы точно не хотела, чтобы вы плакали. Она вас любила.