Мост в Терабитию - стр. 5
Рисовал он так, как иные пьют. Рисунок начинался в мозгу и впитывался в усталое, напряженное тело. Ох, как он любил рисовать! Чаще всего – животных, и не просто животных – например, Мисс Бесси, – а дурацких каких-то, ненормальных. Почему-то ему нравилось ставить своих зверей в немыслимые ситуации. Вот гиппопотам только что сорвался со скалы и летит кувырком – это можно понять по клубящимся линиям – прямо в море, из которого торчат пучеглазые, удивленные рыбы. Над гиппопотамом – не над головой, она внизу, а над задницей – плавает пузырь, на нем написано: «Ой, я очки забыл!»
Джесс заулыбался. Если он решит показать это Мэй Белл, придется объяснить, в чем шутка, но уж тогда она будет ржать, как публика в телешоу.
Он бы не прочь показать рисунки отцу, но вряд ли осмелится. Еще в первом классе он сказал, что, когда вырастет, будет художником. Ему казалось, что отец обрадуется, ан нет – он удивился. «Чему вас только учат в этой школе! Старые метелки делают из моего сына какого-то…» Он не сказал, кого именно, но Джесс понял, о чем речь. Это и через четыре года не забудешь.
А хуже всего, что его рисунки не нравились учителям. Застукав его за «этой мазней», они начинали вопить, что он зря расходует время, бумагу, талант. Вопили все, кроме учительницы музыки, мисс Эдмундс. Только ей он осмеливался что-то показать, хотя она преподавала в школе всего год и только по пятницам.
Мисс Эдмундс была одной из его тайн. Он был в нее влюблен. Не так глупо, как Элли с Брендой, когда хихикают по телефону или долго молчат в трубку, а по-настоящему, слишком глубоко, чтобы об этом говорить и даже думать. У нее длинные черные волосы и синие-синие глаза. На гитаре она играет, как самая настоящая рок-звезда, а голос у нее мягкий, нежный, просто дух захватывает. Ой, господи, какая красивая! И хорошо к нему относится.
Однажды прошлой зимой он показал ей один рисунок. Сунул в руку после уроков и убежал. В следующую пятницу она попросила его остаться на минутку, а потом сказала, что у него «недюжинный талант», и понадеялась, что он его не растратит. Это значило, подумал Джесс, что она считает его просто замечательным. Нет, не из тех, кого хвалят в школе или дома, а другим, особенным. Эти мысли он спрятал глубоко внутри, словно пиратское сокровище. Он был богат, очень богат, но пока никому не дано знать об этом, кроме той, кто, как и он, вне закона – Джулии Эдмундс.
– Она что, хиппи? – сказала мать, когда Бренда, в прошлом году еще семиклассница, описала ей мисс Эдмундс.
Может, и хиппи, кто ее знает, но Джесс видел в ней прекрасное дикое создание, запертое на время в ржавой и грязной клетке школы – возможно, по ошибке, – и надеялся, даже молился, чтобы она оттуда не улетела. Он умудрялся вытерпеть целую школьную неделю ради получаса в пятницу, после обеда, когда они усаживались на потертый соломенный мат, покрывавший пол в учительской (больше негде было разместить инструменты), и пели всякие песни – «О, мой воздушный шарик!», «Эта страна – твоя страна», «Я – это я, а ты – это ты», «Только ветер знает ответ» и, по настоянию директора мистера Тёрнера, «Боже, благослови Америку».