Москва. Переулок Обуха, 5 - стр. 27
"С точки зрения большого по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи.
– "Экономика переходного периода", глава X
Вот и И. Сталин, отправляя Н. Бухарина на расстрел, тоже очевидно думал.
Есть человек -есть проблема. Нет человека – нет проблемы!
И все они просто кирпичики "из человеческого материала капиталистической эпохи".
"Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики) ». – Из "Письма к съезду" В. И. Ленина
Ну, а теперь собственно сведения Н. Бухарина о смерти В. Ленина изложенной в его статье "Памяти Ленина":
"Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами, полную докторов, – Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип, руки повисли – Ильича, Ильича не стало".
Позднее Надежда Крупская в одном из писем указывала, что "доктора совсем не ожидали смерти и не верили, когда уже началась агония".
С самого дня смерти В. Ленина сначала в форме слухов, а позже и в разной исторической и мемуарной литературе стала, появляется информация о том, что Ленина отравил Сталин, – это, например, утверждал в одной из своих статей Троцкий.
В частности, он писал:
"Во время второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 года, Сталин на собрании членов Политбюро после удаления секретаря сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду.
Он снова терял способность речи, считал свое положение безнадежным, предвидел близость нового удара, не верил врачам, которых без труда уловил на противоречиях, сохранял полную ясность мысли и невыносимо мучился.
Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на лице его застыла полуулыбка, точно на маске.
"Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы!" – воскликнул я.
"Я говорил ему все это, – не без досады возразил Сталин, – но он только отмахивается. Мучается старик. Хочет, говорит, иметь яд при себе, прибегнет, если убедится в безнадежности своего положения".