Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) - стр. 134

По твердому голосу и властному тону корсара Розамунда почувствовала, что надвигается нечто ужасное. Она ощутила волнение, – быть может, ей передались отзвуки бури, бушевавшей в его душе.

– Ваш брат, – начал он, – пал от руки трусливого ничтожества, которое я любил и по отношению к которому на мне лежал святой долг. Он бросился искать убежища и защиты в моем доме. Кровь из раны, полученной им в схватке, отметила его путь.

Сакр-аль-Бар немного помолчал. Когда он снова заговорил, голос его звучал ровно, как будто он спокойно предавался рассуждениям:

– Не странно ли, что никому и в голову не пришло выяснить, откуда взялась эта кровь, а также убедиться, что тогда на мне не было ни единой царапины. Мастер Бейн знал об этом, поскольку я попросил его осмотреть меня. Был составлен и должным образом засвидетельствован соответствующий документ. Если бы я в то время находился в Пенарроу, мог бы принять у себя посланцев королевы и предъявить его им, то они бы возвратились в Лондон с поджатыми хвостами.

Слова корсара пробудили в Розамунде смутные воспоминания. Мастер Бейн действительно настаивал на существовании подобного документа и клятвенно подтвердил то самое обстоятельство, о котором говорил сэр Оливер. Она вспомнила, что от показаний мастера Бейна отмахнулись, как от выдумки, изобретенной им с целью снять с себя обвинения в нерадивом исполнении обязанностей судьи, тем более что второй свидетель – пастор сэр Эндрю Флэк, который мог бы подтвердить его слова, – к тому времени умер.

Голос сэра Оливера прервал воспоминания Розамунды.

– Но оставим это, – сказал он, – и вернемся к нашей истории. Я дал убежище этому малодушному трусу и тем самым навлек подозрения на себя. А поскольку у меня не было возможности оправдаться, не выдав его, я молчал. Подозрение обратилось в уверенность, когда женщина, с которой я был обручен, с поразительной легкостью поверила самым гнусным слухам обо мне и, не обращая внимания на мои клятвы, открыто разорвала нашу помолвку, таким образом признав меня перед всеми убийцей и лжецом. До сих пор я излагал факты. Ну а теперь выскажу предположение. Оно основано на догадках, но попадает в самое яблочко. Негодяй, которому я предоставил убежище и служил ширмой, судил о моих душевных качествах по собственным меркам. Он боялся, что я не справлюсь с новой ношей, легшей мне на плечи; боялся, что я не вынесу ее тяжести, все открою, приведу доказательства и тем самым погублю его. Его страшило, что я могу рассказать не только о его ране, но и об одной подробности, которая могла иметь для него еще более пагубные последствия. Я говорю о некоей женщине – блуднице из Малпаса. Она могла бы рассказать про соперничество, вспыхнувшее из-за нее между убийцей и вашим братом. Ведь стычку, приведшую к гибели Питера Годолфина, вызвала низкая, постыдно грязная причина.