Мор - стр. 29

Не знаю, что я найду в доме, но что угодно будет лучше той странной пищи, которую пытается мне скармливать Мор – вроде горчицы или сырых невареных макарон. Ерничаю, конечно, но если бы меня спросили, я сказала бы, что всадник не слишком близко знаком с человеческой кухней.

Воздух в доме затхлый, будто он слишком долго простоял закрытым в жару и что-то скоропортящееся протухло.

Мое внимание привлекают рамки, висящие на стенах по обе стороны коридора. Семейные фотографии. Мне становится не по себе. Видно, ужасы Апокалипсиса нас разрушают, если так легко забыть, что у пострадавших людей тоже были семьи, как и у нас.

Я рассматриваю снимки, расположенные по хронологии. Сначала неловкие детские фотографии – те, на которых родители выставляют тебя напоказ голышом и думают, что это очень мило, но ты становишься старше, и тогда впору разорвать эти дерьмовые фотки, потому что твои приятели видят их и смеются над тобой.

Дальше следуют портреты очаровательных малышей, их сменяют беззубые улыбки первоклашек. Почему эти семейные фотографии кажутся старомодными, устаревшими – то ли виноват большой кружевной воротник жены, то ли гигантские бифокальные очки ее мужа, превращающие глаза в две бусинки, то ли стрижка «под битлов» у обоих их сыновей.

Я касаюсь рамки, слегка улыбаясь. Сколько лет этим двум мальчикам сейчас? Около тридцати? Или уже под сорок? Обзавелись ли они своими семьями?

В конце коридора фотографии заканчиваются, я вхожу в гостиную.

И зажимаю рот, чтобы не завизжать.

На узком диванчике лежит человек в одних трусах, и ему явно очень худо. Вся кожа, не скрытая одеждой, сплошь покрыта мелкими нарывами.

К моему ужасу, некоторые из этих нарывов лопнули, и там кровь и гной, и еще какая-то мерзость, при виде которой мой рот наполняется желчью.

Я много чего повидала, пока служила пожарной, но ничего подобного видеть не приходилось.

В воздухе стоит неприятный запах, которого я раньше не замечал. Это запах гниения.

У этого парня лихорадка.

Позорный голосок внутри меня уговаривает убежать как можно дальше от него. Он же заразный, к гадалке не ходи.

Ты сотрудник спасательной службы, Берн. А по большому счету это то и значит. Жертва, а если нужно, смерть.

Мой взгляд возвращается к лицу мужчины. Волосы тускло-рыжеватые, уже сильно поседевшие, а лицо измученное, обрюзгшее – такой кожа становится уже сильно после сорока. А глаза красные, налитые кровью, и он смотрит на меня, а грудь чуть заметно приподнимается и опадает.

Господи Иисусе, да он еще жив.

Мор хотел, чтобы я это увидела. Я в этом уверена, как и в том, что знаю собственное имя. Физические страдания – это только часть наказания за то, что я попыталась его прикончить. А вот и другая часть – видеть смерть во всей ее мерзости.