Молчание сфинкса - стр. 4
– Интересно, Иван, а кто изображен на этом портрете? – спросил Мещерский, чтобы Лыкова уж совсем не заносило насчет Москвы, Запада, заката Европы и прочего.
– На каком еще портрете?
– На том самом, что ты так дотошно только что разглядывал? – Мещерский кивком указал на картину, висевшую среди других полотен, выставленных в качестве лотов.
Вернисаж был подобран пестрый: от жиденьких пасторальных пейзажиков в стиле модерн до посредственных копий итальянцев и голландцев. Все рассчитано на среднесостоятельного покупателя.
Картина, которая с самого начала особенно привлекла внимание Лыкова (на остальные лоты он почти и не смотрел), была довольно тусклым женским портретом первой трети восемнадцатого века, писанным маслом. На портрете была изображена дама в напудренном парике, в платье с фижмами времен императрицы Елизаветы Петровны, вместе с арапчонком в ливрее. Смелое декольте, пудра и парик не скрывали, а, наоборот, подчеркивали возраст дамы – желчное, властное выражение лица, первые признаки увядания, ум, опытность и ледяное презрение в темных глазах.
Арапчонок, нарисованный внизу холста, больше смахивал на дьяволенка, чем на ребенка, – столько злого сарказма и жестокости было в чертах его темно-шоколадного сморщенного личика.
Но, как заметил Мещерский, Ивана Лыкова в этой картине интересовали не столько лица изображенных, сколько их костюмы. Наряд дамы был из серебристой парчи. К лифу алмазным аграфом с вензелем Елизаветы была приколота алая фрейлинская лента. Кроме аграфа, на платье виднелось и еще одно массивное драгоценное украшение: подвеска в виде кораблика – гондолы, украшенная крупными жемчужинами и самоцветами. Эта подвеска совершенно не гармонировала с платьем. Она словно попала на портрет из другого века.
– Нравится? – усмехнулся Лыков. – Тебе она нравится?
– Чей это портрет? – повторил Мещерский.
– В каталоге значится, что это русская копия с итальянского оригинала, – ответила за брата Анна Лыкова. – Это портрет Марии Бестужевой, жены вице-канцлера и придворной фрейлины Елизаветы. Копия довольно слабая. Рисовал ее, скорее всего, какой-нибудь крепостной художник, учился копировать фамильные портреты.
– Неужели эту мегеру кто-то купит? – усомнился Мещерский. – Неприятное какое лицо, и краски мрачные.
– Купят, – ответила Анна, – лоты восемнадцатого века редкость на наших аукционах. Купят, повесят в гостиной над диваном.
– Салтыков купит, – сказал Иван Лыков. – Видишь, Аня, как точно я называю имя будущего покупателя. – Он помолчал, многозначительно поглядывая то на отчего-то сразу смутившуюся сестру, то на удивленного Мещерского. – А что, Сергуня, ты разве не в курсе, что он снова приехал? Что он уже с начала лета в Москве обретается? И, по-моему, на этот раз возвращаться в Париж не собирается.