Мои путешествия - стр. 4
Но больше всего мне нравилось любоваться силуэтом парусника «Крузенштерн». Он уже несколько лет стоял на ремонте у причала, его мачты горделиво возвышались над этой суетой. Однажды с бьющимся от волнения сердцем я подошел к трапу барка и неуверенно начал подниматься на палубу. Меня заметил вахтенный матрос – молодой парень с худым лицом. Он мне чем-то сразу понравился. «Хочу посмотреть ваш корабль, можно?» – спросил я тихо. Внимательно оглядев меня, он ответил, что можно.
Меня охватила радость. Вместе со мной улыбнулась и природа – выглянуло солнце из-за туч, озарив светом палубу, – редкое явление в Кронштадте. Я почувствовал, что парусник принял меня.
Палуба была завалена канатами и тросами, цепями и парусами. Нельзя было сделать и шагу, чтобы что-то не задеть. И в этом странном окружении, казавшемся мне хаосом, работали люди – они чинили бегучий такелаж.
Осмелев, я попросил вахтенного разрешить мне взобраться на реи. «Ишь, чего захотел, – ответил он, засмеявшись. – Вот кончишь мореходку, приходи к нам работать. И тогда ты полазишь по ним столько, что тебе осточертеет». Но я настаивал, и вахтенный сказал приходить ночью.
В те сутки дневальным по роте был мой товарищ Анатолий Кутейников. Он разбудил меня, как я его и просил, в 00:00. В кубрике было темно, полночь – самое время уйти в самоволку. Я спрыгнул с койки второго яруса, надел штаны и бушлат, обулся и вышел из кубрика, только слышал, как Толик осторожно прикрыл за мной дверь. На меня сразу пахнуло ночной прохладой, над головой, между звездами, светила луна. Одним махом перелез через забор и прямиком по каменной мостовой помчался в порт.
Увидев, что я все-таки пришел, вахтенный уточнил: «Полезешь?» – «Да, конечно,» – ответил я и направился к поручням. Начал карабкаться вверх, все выше взбираясь между спутавшимися канатами, все время проверяя, выдержат ли они мой вес, и стараясь не опираться на выблинки (веревочные ступеньки). Одолевая метр за метром, чувствуя, как воздух становится холоднее, обзор шире, рей и снастей меньше, я наконец достиг бом-брам-стеньги – самой высокой части мачты.
Меня окружала звездная ночь. Палуба осталась далеко внизу, очертания судна и снастей, по которым я только что карабкался, растворились во мраке. Вдали были видны огни Ленинграда. Я повернулся в сторону моря и представил себя во время шторма, работающим с парусами на такой высоте.
«Вот это жизнь!» И тогда я запел свою любимую песню: