Мои 365 любовников - стр. 8
– Подвезти вас, юная красавица? – Кучер с улыбкой приподнял цилиндр с узкими полями, «узкополку», как говорят у нас в Вене.
Это был весьма непринуждённый способ заговорить с незнакомой дамой. Я, естественно, тотчас же поняла, что это не наёмный фиакр, ибо, если фиакр очень мягкий, удобный и к тому же красного цвета, то сразу видно, что на нём разъезжает сам владелец. Кучер выглядел очень молодцевато и «по-цеховскому», красное лицо его украшали густые, тронутые сединой усы. Широкий, короткий и добродушный нос его тоже был красным. Да, похоже, он многое испытал на своём веку, этот Ксандль. Вино и всё такое прочее! Я прикинулась дурочкой и очень вежливо, но с долей дерзости, сказала:
– К звезде на Пратере!
Он тут же соскочил с облучка, без лишних церемоний подхватил меня за талию, и я оглянуться не успела, как уже сидела в верхней части козел. Ксандль прикрыл нам обоим колени красивым шотландским пледом, щёлкнул кнутом, и скакун тронул с места лёгкой рысцой. Мне хотелось забавы ради ещё немного поиграть в «утончённость», поэтому я сверху вниз спросила:
– Сколько же вы возьмёте с меня за поездку к Пратеру?
– Нет, милостивая сударыня, для расчёта вы дадите мне кое-что другое!
Тут я невольно расхохоталась, потому что оборот речи, употреблённый извозчиком, забавным образом оказался здесь очень к месту. Он, естественно, давным-давно установил, что я «давала» кое-что другое. Теперь мы оба знали, во сколько всё это обойдётся. Однако обошлось и ещё неожиданнее, потому что когда поблизости никого не оказалось, он вдруг запустил руку под плед и ущипнул меня! Тут я размахнулась и влепила ему такую оплеуху, что лошадь навострила уши.
Глаза у него округлились от изумления, он поправил цилиндр, от удара съехавший на левое ухо и, обращаясь к лошади, сказал:
– Поторапливайся, чёртова скотина, ты, часом, не хочешь получить такую же?
Мы оба рассмеялись, и между нами опять воцарился мир. Потом он начал рассказывать. И когда на центральной аллее зычным «тпру!» он заставил своего жеребца остановиться перед «Второй кофейней», я знала о нём уже очень многое.
Итак, его звали Александр Ферингер, на Жаворонковом поле у него был собственный дом и большая коптильня с двенадцатью подмастерьями и учениками, ему было пятьдесят два года, четыре года назад он овдовел. Его жена была очень зловредной и сварливой бабой, поэтому он не долго горевал после её кончины. Однако о новом браке даже мысли не допускал, ибо:
– Больше ни одна не запрыгнет ему…, Ксандлю, на шею!
С этим знакомством я попала в самую точку, потому что из мясников ещё ни один бедняком не умер. Ксандль доверительно и с плутоватым подмигиванием рассказал мне, что положение вдовца нисколько не тяготит его, что он совершенно «не утратил навыки» и вполне ещё может употребить любую. Я спросила, должна ли я сейчас покраснеть от подобных его заявлений, а он в ответ гомерически расхохотался. Позднее мы заняли маленький столик в одном из тихих уголков кафе и получили очень изысканный полдник, которые у нас называют «яуз». Жеребцу на улице я вынесла пару кусочков хлеба. Он обнюхал мою руку, а я ласково потрепала его по грациозной, блестящей шее и по нежной морде. То, что я хорошо отношусь к животным, в высшей степени понравилось Ферингеру, и он заметил, что тому, у кого душа лежит к животным, наверняка есть «что-нибудь предложить» и людям. Я лишь показала ему ладонь, как будто снова собираясь залепить ему оплеуху, а он на это только вздохнул: